[11.03.2021] Угроза российскому сектоведению
Когда соросовские программы по проблеме наркомании заходили на постсоветское пространство, в них была своеобразная особенность: критиковать потребление наркотиков было нельзя. Фонды и организации, чья деятельность была направлена на профилактику наркомании, желающие получить финансирование от фонда Сороса, должны были вместе с деньгами принять и принципы методологии. Все принципы были основаны, как декларировалось, на заботе о жертвах наркотиков. Так, например, во время занятий с молодежью нельзя было использовать материалы, демонстрирующие ужасные последствия наркомании: это могло, по мнению грантодателей, привести к депрессии и пагубным последствиям для психики оказавшегося в аудитории наркомана. Использовать сам термин «наркоман» также было нельзя – его нужно было заменять на «потребитель наркотиков», чтобы не задеть хрупкой психики «потребителя» … Плавно, шаг за шагом, система информационного противодействия наркомании превращалась в систему ее реабилитации, а сам образ «потребителя наркотиков» подлежал легализации… На профилактических занятиях, согласно западным методичкам, нужно было рассказывать, как безопасно принимать наркотики или «варить ширку». Целью было научить подростков, как избежать отравления наркотиками или заражения инфекционными заболеваниями при их приеме… Занятия эти проводились не в наркодиспансере или кружке анонимных наркоманов, а в студенческой или школьной аудитории, где целый класс подростков фактически проходил «курс молодого наркомана».
Уже не первый год аналогичную логику деятельности всячески пытаются привнести в вопрос деструктивных культов в России, в т.ч. в Русскую Православную Церковь.
Российское сектоведение имеет разные направления, связанные не только с разными научными подходами, но и с разным целеполаганием.
Одни сектоведы делают акцент на академическом изучении новых культов, другие – на реабилитации пострадавших, третьи – на информационной профилактике вовлечения в секты… В каждом из этих направлений деятельности есть своя слабая и своя сильная сторона. Но, бесспорно, у самих сект наибольшую негативную реакцию вызывает именно информационно-профилактическое направление работы. Ведь именно благодаря этому направлению в российском обществе сложился негативный образ тоталитарных сект, а государство начало предпринимать попытки ограничения деятельности опасных сект. Конечно, в этих попытках не все идеально, и есть ряд спорных действий, но то же самое можно сказать и о законодательстве (и его применении) любой из стран.
Пока информационно-профилактическое направление сектоведения критиковали сами секты и их защитники, ситуация не выглядела парадоксальной. Хуже она стала, когда вместо конструктивного взаимодействия, на сектоведов начали нападать сами сектоведы, пытаясь создать своим коллегам негативный образ как в российском обществе, так и в РПЦ.
Многолетний конфликт между сторонниками позиций о. Олега Стеняева (представителей миссионерского направления) и профессора Дворкина (представителей информационно-профилактического направления) можно было бы просто не замечать – мало ли бывает конфликтов у коллег, занятых, как кажется, одним делом?
Но эфир тематической программы «Реакция» на «Спасе» с представителями обоих течений (развившейся в последствии в публикациях), обнажил проблему конфронтации, которая, к сожалению, подменяет собою необходимую синергию.
Конечно, о. Олегу, как человеку, непосредственно занятому диспутами с сектантами и попытками их обращения в Православие, нужно завоёвывать их доверие. Поэтому вполне понятно, почему он пытается выглядеть в роли их «адвоката», а не «гонителя» в прямых эфирах и публикациях.
Но зачем при этом о. Олег решил делать это ценою сворачивания деятельности своих коллег, занятых информационно-профилактической работой? Почему о. Олег считает, что, критикуя православных коллег за обличение сектантов, называя их оскорбительными эпитетами перед православной аудиторией, он заручится доверием сектантов и обратит их к Православию?
Откуда возникла идея возложить на Церковь и сектоведов ответственность за действия государства? Тем более, что против перегибов и тюремных сроков рядовым сектантам выступают все сектоведы, вне зависимости от выбранного ими направления работы… Зачем же перегибы госмашины превращать в повод для внутреннего конфликта?
Пока единственные плоды, которые этот конфликт дал – это ликование сектозащитников (например, Лункина и Цорионова) и недоброжелателей Церкви (например, Кураева), уже взявших этот конфликт на вооружение.
Прозвучавшие требования о. Олега разрешить деятельность «Свидетелей Иеговы» лишь для того, чтобы он мог найти их «Зал царства» для диспута весьма странны сами по себе.
Неужели не разумнее было бы вместо них вести диспут о том, опасны или нет «Свидетели Иеговы» для общества, раз этот вопрос вызывает разногласия? Разве не от этого зависит степень обоснованности ограничительных мер к ним со стороны государства?
Утверждение о. Олега «мы не юристы, а христиане», не соответствует контексту темы. Конечно, христиане. И мы призваны прощать 7 раз по 70 раз. Так стоит ли теперь требовать от государства декриминализации, например воровства и мошенничества? Ведь, казалось бы, все просто: есть системная деятельность секты во вред личности и обществу – должны быть ограничения. Нет вреда – нет причин и для ограничений. Почему о. Олег смешивает деятельность Церкви, сектоведов и государства в нечто целое? И почему он ретранслирует тезисы самих сект, видящих своим главным врагом именно информационно-профилактическое направление сектоведения?
Проблема заключается в том, что сегодня информационно-профилактическое направление сектоведения вовсе оказывается перед риском исчезновения. Пытаясь маргинализировать его представителей («сыскари-любители заняты сбором компромата» - говорит о. Олег), Стеняев вступает в синергию с целым хором «безоценочных религиоведов», либералов и западных сектозащитников, требующих религиозного плюрализма в России. Согласно их позиции, рассказывать в масс-медиа о вреде религиозных организаций можно только в одном случае – если речь идет об РПЦ. Во всех остальных – это то «нарушает права человека», то «мешает миссионерской работе», то «укореняет сектантов в их заблуждениях».
Вообще-то у большинства сект великолепно выставлена собственная система правовой защиты и подачи исков в суд в случае клеветы. Почему заменить ее решил о. Олег, выступив в роли их адвоката – не ясно.
Зато вполне ясно, что подобные действия, призванные переформатировать позицию РПЦ в поддержку сект, способны привести не просто к корректировке государственной политики в этом вопросе, а к смене ее вектора. Сложно представить себе, как государство ограничивает секты, если против этих ограничений выступает Церковь…
А готова ли на самом деле Церковь выступить против этих ограничений? Вот результаты проведенного нами опроса: ограничительные меры государства в отношении опасных сект приоритетом считают 63% опрошенных аудитории церковных тг-каналов (в опросе приняли участие 4 тг-канала, за что мы признательны каждому из них), информационную профилактику вовлечения в секты считают приоритетом 24%. Академическое изучение сект считают приоритетом 6%. Лишь 3% опрошенных считают приоритетом поддержание доброжелательных отношений с сектами с миссионерскими целями. Только 1% не признает термина «секта» и выступает за равные права всех религиозных организаций.
Точно ли для успешной миссии рядом с православным храмом нужен «Зал Царства» или «церковь сайентологии»?
Впереди прощенное воскресение. Очень подходящий повод сторонам конфликта вспомнить, что они члены одной Церкви, что у каждого из них есть им выбранная форма служения, что если сектанты заслуживают уважения к их правам, включая право на заблуждение, то тем более его заслуживают единоверцы и коллеги. Что конфликт между православными миссионерами/сектоведами точно не способствует ни развитию сектоведения, ни успехам православной миссии.