[07.12.2017] Ритуальная гражданственность

При обсуждении вопроса, могла ли быть в убийстве царской семьи ритуальная составляющая, наибольшую горячность и негодование проявили люди сугубо светские, доселе никак не замеченные в исповедании какой-либо веры. Если, конечно, не считать религиозной верой приверженность стандартному джентльменскому набору современных западных ценностей в их популярном изводе.

Даже когда представители епископата Русской Церкви и раввината сумели найти общую позицию, и раввин А. М. Борода был удовлетворен разъяснениями еп. Тихона (Шевкунова) о том, что кровавый навет на иудеев здесь совершенно не при чем, неудовлетворенным остался криптораввин Л. Я. Гозман.

Он обратился к евреям: “Если епископ Тихон Шевкунов, инициировавший проверку того, что убийство царской семьи могло быть ритуальным убийством, не врет, что руководители еврейских организаций остались удовлетворены его объяснениями, что, говоря о ритуальном убийстве, он не имел в виду евреев и иудаизм, то удовлетворяют ли вас такие руководители еврейских организаций? Да и сами организации?”.

То есть вслед за попами, которых давно пора известно куда, туда же надлежит отправить и раввинов-соглашателей.

Но Л. Я. Гозман или равночестная ему Л. Б. Нарусова – деятели известные, ожидать от них что-нибудь, кроме передержек, довольно трудно. Более интересно «Заявление Вольного исторического общества по поводу воскрешения “кровавого навета”» – все-таки до сих пор общество считалось хотя и вольным, но все же блюдущим академический стиль полемики.

Теперь эти условности решительно отринуты.

Вольное историческое общество сразу утверждает в качестве аксиомы, что “Есть вопросы не только бессмысленные, но при этом безнравственные. Обвинения евреев в совершении ритуальных убийств христиан принято называть кровавым наветом или легендой о ритуальном убийстве. Они представляют собой то, что ученые называют «зловещим фольклором» — мифом этнической агрессии”.

То есть кроме как евреев в принципе более никого невозможно обвинить в ритуальном убийстве. Очевидно, ацтеки, а равно иные язычники, практиковавшие человеческие жертвоприношения, с точки зрения Вольного общества, также были евреями.

Что же до российских революционеров – и это тоже утверждается Вольным обществом, как бесспорная историческая истина, – то “Лидеры большевизма и исполнители их приказов были, несомненно, убийцами, но эти убийства были продиктованы исключительно целесообразностью, которую сами идеологи, творцы и практики красного террора называли «революционной» и «социалистической». Они не совершали ритуальных жертв, а устраняли тех, кого считали в тот или в другой момент «лишними», не вписывающимися в проект переустройства мира, либо «вредными» для реализации проекта”.

Действительно, В. И. Ленину принадлежит фраза об “очистке земли российской от вредных насекомых”, что можно понимать в том смысле, что для Ильича уничтожаемые им были вроде тараканов, при истреблении которых эмоции испытывать не принято. И точно такое же безэмоциональное состояние так же было, несомненно, с точки зрения историков из Вольного общества, присуще и рядовым исполнителям.

Что противоречит как историческим фактам – существует масса свидетельств о том, что в ходе красного террора палачи зачастую проявляли изощренную изобретательность, далеко превосходящую требования целесообразности, – так и простейшие сведения из области человеческой психологии. Хладнокровно-равнодушное отношение к уничтожаемым встречается, но скорее, как исключение, нежели, как правило. Вся история массовых расправ от Ромула до наших дней тому порука.

Действительно, комендант Аушвица Хесс (Höß) руководствовался исключительно целесообразностью и, представ перед судом, охарактеризовал свою деятельность: “Это была нудная работа”. Но многие рядовые эсэсовцы, не говоря уже о литовских, украинских, хорватских и пр. пособниках Третьего рейха были настолько увлечены своим зверством и это зверство было настолько избыточным, что их работу можно было назвать дьявольской, но никак не нудной.

Разве что исследователи из Вольного исторического общества считают, что большевицкие палачи все, как один человек, были единомысленны коменданту Аушвица – работа нудная и неприятная, но что же делать, если партия велит исполнять ассенизационные обязанности.

Если же руководствоваться не идеологическим, но сугубо историческим взглядом на проблему ритуальных убийств вообще, то следует заметить большое многообразие данного феномена.

Число сторонников ритуального взгляда на убийство может составлять 100% членов социума. Смысл жертвоприношений ацтеков единообразно видели и палачи, и зрители, и сами жертвы.

А может составлять меньшую, порой даже ничтожную часть членов социума, причем самый взгляд на смысл ритуального убийства у разных членов социума может быть весьма разный.

Казнь короля Людовика XVI вызвала весьма экстатическое отношение большой части публики – носители прагматического тезиса о нудной работе и об очистке земли французской от вредных насекомых были в явном меньшинстве. Но содержание этого экстаза было весьма различным.

Одни ликовали от гибели тирана, олицетворявшего в их глазах всю тринадцативековую злодейскую историю Франции. Людовик XVI символически отвечал за все грехи правителей королевства от Хлодвига до Людовика XV.

Другие видели в казни воплощение священного принципа, согласно которому дерево свободы надлежит поливать кровью тиранов.

“Вязальщицы” ликовали от казни как таковой – равно как и санкюлоты во фригийских колпаках.

Наконец, если предание соответствует действительности, а не является, как сегодня бы сказали в Вольном историческом обществе, кровавым наветом, то некоторый таинственный человек, когда венценосная голова пала с плеч, громко возгласил: “Ты отомщен, Жак де Моле!”. При том, что имя сожженного в 1314 г. великого магистра ордена Тамплиеров, перед смертью проклявшего род французских королей до тринадцатого колена, вряд ли вообще было известно “вязальщицам” и санкюлотам.

Увязать все это воедино довольно трудно. Можно лишь констатировать, что 21 января 1793 г. амальгамировался целый ряд ритуальных мотивов, в принципе подлежащих историческому изучению, хотя однозначного ответа дождаться было и будет невозможно. Причем не только сейчас, в начале XXI века, когда со времени казни короля прошло более двух веков. В 1893 г., когда прошел только век – как сейчас у нас – это было бы не менее трудно.

Исходя из нынешней злобы дня, возможно, следовало бы страха ради иудейска более осторожно и деликатно подойти к изучению вопроса. А может быть, и не следовало бы –прогрессивная (даже не иудейская) общественность все равно билась бы в истерике не по этому поводу, так по другому.

Но сам принципиальный запрет на самое осторожное исследование болезненного, положим, вопроса, продемонстрированный Вольным историческим обществом, есть воспроизводство советских идеологических табу в общественных науках, причем табу в самом худшем варианте.

Максим Соколов
УМ+