[07.11.2014] Донжуаны и чиччолины

Одним из обычных событий наших времен было избрание порнозвезды Чиччолины в парламент Италии^[1]. Это свидетельствует о состоянии, в котором находится наше общество, не потому, что речь идет о каком-то новшестве в истории человечества, а потому, что идеалы, некогда постыдные, превзойденные на какое-то время христианским здравым смыслом, возвращаются теперь в общество в своем самом вульгарном виде.

Молодежь думает, что если она занимается блудом или принимает наркотики и разбивает стесняющую скорлупу морали, то этим достигнет свободы. Философия Джима Моррисона^[2], которая звучит так: «Если даже собаки любят друг друга, когда хотят и где хотят, почему бы и людям не быть такими?» – не является решением. Когда мы примыкаем к какой-нибудь экзистенциальной концепции, было бы хорошо сначала посмотреть на ее результаты прямо на примере ее патрона.

Подобные философии, обещающие освобождение, мы находим у Ницше, Моррисона, Курта Кобейна^[3], но все они закончили очень плохо – или сошли с ума, или покончили с собой. Если кто-нибудь думает, что покончить жизнь самоубийством – это великое дело или что сойти с ума – это интересно, он заблуждается. Я сам был одним из ужасных подростков, «артистов» средней школы, начитавшихся Артюра Рембо или Эжена Ионеско и вообразивших, что быть сумасшедшим – это нечто экстраординарное, но перестал так думать после того, как меня госпитализировали в Соколу^[4], когда мне было 18 лет. Одно дело – смотреть «Пролетая над гнездом кукушки», и другое – надеть эту полосатую пижаму.

Только человек, никогда не находившийся в коме, может верить, что самоубийство освободит тебя, и только молоденький, которого ни разу не запирали в доме для умалишенных и не лечили против его воли, может сказать, что безумие – это интересно. Свобода должна сохранить тебя в первую очередь от безумия и боли. Быть свободным означает, чтобы тебя не могли шантажировать ничем.

Люди страдают, потому что они свободны. Каждый воображает, что для того, чтобы быть свободным, он в чем-то нуждается. Сальвадор Дали говорил, что, чтобы быть свободным, нужно быть немножко мультимиллионером. В конце концов, каждый думает, что знает, что ему нужно, чтобы быть свободным.

Но что значит быть свободным? Думаю, каждый согласится, что ты не можешь быть свободным, если зависишь от какого-то человека. Если ты зависишь от двух людей, ты в два раза несвободней. А если ты зависишь от определенных обстоятельств, ты еще менее свободен, чем если бы зависел от всех людей, вместе взятых. Однако ты будешь еще несвободней, если причина твоей зависимости находится в тебе самом, как рак, который всё время растет.

Однажды я познакомился с женщиной, у которой была болезнь глаз, и эта встреча поразила меня. У этой женщины иссыхали зрачки, и поэтому ей нужно постоянно закапывать специальные капли, очень дорогие, иначе она просто-напросто ослепнет. Меня потрясла мысль: как сильно зависит она от этих капель. Думаю, любого ужасает мысль о зависимости. Я видел фильмы, да и слышал о спазмах, которые бывают у наркомана, если он не примет дозу. Я видел пьяниц в кризисе. Они нам не нравятся, мы не хотим быть как они. Но нужно знать, что и пьянство, и наркотики являются формой спасения от страданий одиночества. Другой формой, менее предосудительной именно потому, что она более распространена, является блуд.

Медики лечат от алкоголизма и наркомании, но никто не лечит от болезни блуда, наоборот, тебе даже предлагают афродизиаки. Да, блуд обладает всеми характеристиками болезни: он провоцирует боль, может быть смертельным, изолирует тебя от общества и разрушает твою жизнь. Блудная женщина причиняет себе органические раны во время аборта, а если пользуется контрацептивами, то нарушает свою гормональную активность, деформирует свое тело и заболевает^[5]. Школьница, если она пойдет по этой дорожке, становится невыносимой для родителей и родители – для нее, она больше не способна учиться и становится клубком неблагодарности, то есть страдает, как всякий больной; она больше не способна к общению, единственной его формой становится для нее сексуальное общение с ее «партнером». Но кто хочет убедиться, что это – болезнь, пусть посмотрит на объект блуда и увидит, что спазмы наркомана и унижение алкоголика – ничто рядом с кризисом блудника.

Люди дошли до того, что стали некими продолжениями похотями. Мир – это санаторий для больных, использующих друг друга как медикамент от своей болезни. Поэтому они нуждаются друг в друге. Они неразлучимы, связаны между собой, как каторжники, цепями похоти.

Для сегодняшних девушек гордость – стоить дешевле игрушки из секс-шопа. Но если кто-нибудь способен на гордость, он должен быть способен и на стыд. Если ты гордишься возлюбленным, который изменяет тебе, если не видит тебя неделю, то это очень странно. Если ты гордишься тем, что ты красива, но в то же время унижаешься в такой мере, это еще страннее. Тогда какой могла бы быть причина, по которой ты застыдилась бы? Тебе стыдно, что ты не была в таком-то баре, потому что он дорогой? Тебе стыдно, что не знаешь, кто изображен на каком-то несчастном постере? Тебе стыдно обнять свою мать, если она случайно пройдет рядом с вашей шайкой, потому что она старомодная?..

Для чего этот миф о сексуально эмансипированной женщине? У него не может быть хороших последствий в обществе, в подсознательном которого, хочешь – не хочешь, сохраняются следы христианской морали. Европейский человек, даже некрещеный, не может усмирить в себе ревность даже ради самого большого удовлетворения. Наоборот, чем больше удовольствие, тем больше растет и ревность. И вот парадоксальный феномен: мужчина хочет иметь «эмансипированную» женщину, даже похищает ее у других, но не выносит, чтобы кто-то прикасался к его женщине. Сначала он ее принимает, потому что его дурацкая гордость говорит ему, что он велик и силен, если смог завоевать женщину, желанную для всех. Он не испытывает ревности из-за мужчин, бывших с его женщиной, потому что считает, что украл ее у тех, кто был до него, и он выше их; со временем, однако, когда она становится его, когда она опротивеет ему, ему кажется, что бывшие до него на самом деле спровадили ее ему. Так возникает стародавняя ситуация, тлеющая в большинстве семей, то, что многие называют просто «несчастьем».

Это несчастье нужно преодолевать в юности. Тело – это не игрушка, с которым ты играешь, пока не сломаешь его. Наши тела – как некая пещера из «Али-Бабы и сорока разбойников», мы говорим: «Сезам, откройся», когда входим, а когда упьемся тем, что видим там, забываем пароль и уже не можем выйти. И если мы видели трупы без дыхания, которые и удовольствия не чувствуют, и не вызывают его, то это значит, что есть нечто другое, невидимое, что заставляет их двигаться и быть привлекательными. Это нечто другое – душа. Только она делает нас чем-то большим, чем резиновая кукла, если мы не пренебрегаем ею. В противном случае, мы это видели, мы даже дешевле кукол.

Нам нужно вырваться из холодных лап мира. Не позволяйте моделировать себя плакатам и этим идиотским тестам, которые звучат повсюду: «Хочешь узнать, любят ли тебя? Хочешь узнать, уверенный ли ты в себе человек? Хочешь узнать, хороший ли ты партнер?» Эти тесты не открывают нам, кто мы, но скорее учат нас быть тем, чем мы не являемся. Кто-то после этого очень сильно пользуется нами. Молодежь глупа, она воспринимает всерьез любой «секрет» познания другого и самого себя, особенно когда эти секреты преподносятся в ученой форме некоей психологии или философии.

Ты не можешь дать зомбировать себя в такой мере, это бесчеловечно. Как ты можешь чувствовать себя польщенной, когда тебя называют «кобылой» или «слоном»? Именно это идеал, который тебе предлагает Кама-сутра. Если бы одноклассник назвал тебя кобылой, ты бы обиделась, а если читаешь какое-то свинство, которое делает тебя «женщиной-кобылой» или «женщиной-козой», ты считаешь себя интересной. Конечно, никто не может запретить тебе быть кобылой или коровой, но не думаю, что это самое почетное дело.

Молодежь спешит «пережить свой момент», это хорошо. Но всякий момент нужно прожить так, чтобы он не лишил тебя доступа к моментам, которые последуют. Всякий безрассудный поступок остается на нашем лице, как татуировка. Когда ты в определенный момент хочешь нанести себе на лицо змееныша в качестве татуировки, подумай о том, что может прийти и такой момент, когда ты захочешь иметь чистое лицо, но не сможешь. Поэтому любой поступок, который ты совершаешь из любви к свободе, посмотри, не закроет ли он тебе двери к другим свободам, к другим людям и к другой жизни, которых, может быть, потом, когда ты поймешь большее, ты захочешь, но уже не будешь свободен иметь их.

Жизнь – это не только то, что ты видишь на данном этапе, существует множество параллельных жизней, без сомнения, более интересных, чем монотонность клубов и дискотек. Ведь радость толпы не может быть радостью, продвинутой в развитии, она остается в зоне гротескного и тягостного, в которой ни одному человеку не идет оставаться.

Проживать момент жизни – значит проецировать ее в будущее, значит сконцентрировать всё, что у тебя есть самого лучшего, на этом моменте. И чем это будущее отдаленнее, тем богаче и интенсивнее момент. Однако те, кто радуется совершенно проживанию момента, – это те, у кого есть сознание вечности, ибо их момент не грозит лопнуть, как мыльный пузырь, вместе с приходом смерти.

Еще никогда общество не было таким однообразным и плоским, как сегодня. И именно молодежь, которая всегда была паровозной топкой новизны и нонконформизма, стала самым консервативным и занудным сословием. Из ее жизни исчезли непредсказуемость и приключение, исчезли индивидуальность и отвага. Все носят одинаковую одежду, слушают одинаковую музыку, ведут те же споры и, что еще отвратительнее, имеют одинаковый словарь, который сокращается с каждым прожитым днем.

У молодежи даже одинаковая походка и одинаковые жесты: они определенным образом держат гитару и определенным образом глотают кофе, определенным образом поворачивают голову, когда ты их зовешь, будь ты хоть в Нью-Йорке, хоть в Бухаресте или Москве. Вся жизнь их – подражание неким звездам, актерам или посредственным музыкантам. Вся их энергия расходуется в жалком повторении неких жестов и реплик, понравившихся им. Они – тени, падающие с экранов телевизоров.

Сегодня очень оригинально быть человеком, а не надувной куклой.

Сейчас время донжуанов и чиччолин, но донжуанов и чиччолин печальных. Сейчас не великое дело соблазнить кого-нибудь. Это что-то значило в средневековом обществе, когда господствовала латинская инквизиция и существовал фантом идеи греха. В Византийской империи блудница имела цену, если имела в послужном списке хотя бы одного монаха, ибо моряков может соблазнить кто угодно, однако сегодня, поскольку не существует морали, больше нет препятствий, больше не великое дело ни донжуанство, ни чиччолинство.

Когда супруги ищут себе семей, с которыми делают обмен партнерами, когда женщина считается отсталой, если не обманывает мужа, думаю, нам нужно с миром похоронить миф о Дон Жуане. Прощайте, донжуаны и чиччолины, у вас попросту больше нет условий, чтобы развиваться в нашу эпоху, вы заурядный случай, вы теряетесь в толпе и больше не вызываете ни восхищения, ни негодования, ни зависти.

И это потому, что в нашем обществе мало-помалу исчезают контрасты. Понятия о добре и зле перемешались до неразборчивости. Белая половинка в знаке инь и ян даосистов, кажется, потемнела, и только белая горошинка еще слабо мерцает на черном небе греха.

Иеромонах Савватий (Баштовой)
Православие.ру