[13.06.2012] О задачах ложной медиаистории Православной Церкви

Первый этап антицерковной кампании, начатой в январе 2011 года, подходит к концу. Этот факт не сулит православным верующим особых перемен. Пауза будет короткой, вероятнее всего, до нынешней осени. Нам не перестанут мешать строить храмы в спальных районах. В антиклерикальной прессе не станет меньше статей, авторы которых называют борьбу верующих за свои права "вмешательством Церкви в общественные дела". Идеологи "секулярной реформации" не перестанут толкать нас к "унии" с идеологией светского релятивизма. Но политическая повестка дня не стоит на месте. Поэтому тактика антиклерикальных групп также начинает меняться.

Устранение Церкви из новейшей истории.

После прямых атак на РПЦ, пока не ушло время и свеж полученный резонанс, наши оппоненты спешат, перейти к окончательному "решению" православного вопроса в России. На идеологическом уровне для этого существует хорошо обкатанная методика. И она включает в себя три конкретные процедуры.

Первое. Так сформировать информационную среду, чтобы ответственность за любые скандалы и ксенофобские выходки можно было переложить на саму Церковь (по принципу "значит было за что", "дыма без огня не бывает").

Второе. Дополнить этот информационный кластер примерами из истории РПЦ, которые могли бы претендовать на роль исторического прецедента текущих событий (это может быть антиправославный террор и обновленчество 20-30-х, деятельность патриарха Сергия, особенности синодального периода и др.). Прецедентный подход в сочетании с атаками на РПЦ позволяет выдвинуть гипотезу о том, что Церковь исчерпала свою историческую легитимность.

Третье. Индоктринация членов Церкви. Попытки приучить к идее исторической нелегитимности Церкви отдельных представителей церковных кругов, посеять раздор внутри Церкви. Отсюда настойчивое муссирование тезисов о "неизбежном расколе в РПЦ", и "исходе из Церкви мыслящих людей"

Разумеется, в реальности исторические основания для делегитимизации Церкви отсутствуют. Они могут быть лишь сконструированы задним числом, и на серьезный научный статус такая концепция претендовать не может. Но ей этого и не требуется. Речь идет о навязывании обществу совершенно особой дисциплины – медийной истории Церкви, которая легко усваивается обывателем и нетребовательной частью интеллигенции.

Такой подход уже давно применяется к русской истории ХХ века и, в частности, Второй мировой войны. Сегодня апробируется его применение к истории Церкви.

Китчевая сущность медиаисторического подхода позволяет подпитывать его третьестепенным материалом, используя в качестве аргументов "события", искусственно создаваемые в медийном поле ("Pussy Riot", "часы Патриарха", "крещение ребенка Киркорова"). Но ощущение когнитивного диссонанса у зрителя (читателя) возникает далеко не всегда: стиль изложения ретуширует содержание. Результат: понижение уровня критичности аудитории.

Страшнее Pussy зверя нет

Вот как на медийную версию церковной истории работает ситуация с Pussy Riot и плясками на амвоне. Когда скандал достиг необходимой температуры, в поле дискуссии вбрасывается парадоксальный тезис: "Церковь давно ждала удобного повода для демарша и провокации, и поэтому не упустила своего шанса". "Молодые провокаторы случайно постучали не в ту дверь. Там их ждали люди, давно поднаторевшие на этом поприще. Агнцы забрели к матерым волкам".

В общем, как в известном анекдоте советской поры: "виноват мальчик". Моральный релятивизм подобных утверждений очевиден, но в медийных войнах он никогда не имеет решающего значения. Тот факт, что готовили акцию все-таки Pussy и их кураторы, тоже не существенен. Главная задача: сформировать фигурантам репутацию "жертв режима". Затем идет рассуждение по принципу от противного: "жертва" не может быть виновата.

Методом исключения публика подводится к экстравагантному выводу: кампания против Церкви выгодна самой Церкви. Агрессор и жертва волшебным образом меняются местами. Исполнитель выведен из-под удара. Первый пункт с блеском выполнен. Политтехнолог переходит ко второму пункту программы.

На этом месте, как правило, включается главная антиклерикальная мантра нашего времени: "Церковь всегда была служанкой власти". На первый взгляд неясно, какое отношение это имеет к скандалу: что, церковь выполняла госзаказ?

Но не все так просто. Нам напоминают содержание феминистской частушки ("Богородица, Путина прогони!"). Получается, что в глазах будущего президента Pussy Riot – оппозиционеры пострашнее всех Удальцовых и Навальных вместе взятых? Сомнительно вообще-то. Но главное, причем здесь тогда РПЦ? Оказывается, это Церковь убеждает Левиафана в том, что надо бояться кощунниц. Нас заверяют, что, мол, в случае с "Pussy Riot" не власть диктует Церкви, а Церковь "втянула Путина в выгодный ей конфликт"

Итак, робкое сердце власти как птица трепещет в опытных руках клира. Левиафан слушает, верит, боится... Он знает: страшнее Pussy зверя нет. И это притом, что Церковь "без опоры на государство не жизнеспособна и неконкурентоспособна" и ее точит сервилизм вкупе с "иосифлянской болезнью". Вот такой парадокс.

А теперь посмотрим, зачем антиклерикальным информ-технологам понадобилась ситуация с Pussy Riot. И каким образом она может быть использована для переписывания церковной истории в России.

Следите за руками

Главное, что бросается в глаза в историях, подобных скандалу с Pussy Riot: повод ничтожен, раскрутка темы вполне профессиональна, а вот выводы запредельно серьезны. На основании медийных скандалов строятся весьма глобальные выводы относительно всей истории русской Церкви.

По мысли антицерковных идеологов, Церковь всегда и во всем опиралась на государство, была его верной служанкой. И случаи, подобные панк-молебну, призваны неопровержимо это доказывать. Вот такие скромные намерения.

Похоже, по мысли наших оппонентов, Церковь служила государству и тогда, когда бросала вызов нечестивым князьям, когда в лице Геромогена сама собирала народ для отпора интервенции, когда староверы сжигали себя в скитах, завидев "мундиры голубые", или стоически сидели в ямах как первые христиане в львиных канавках. А верующие новейших времен так же сервильно стояли под дулами маузеров и брели по этапам, мотая "срока огромные".

Но это исторические сведения. Для профессиональных медиасториков они попросту лишние. Ведь ими поставлена совсем другая задача – выстроить схему информационной борьбы. А такая схема, если она выстроена грамотно, позволяет соединять несоединимое и в проверке фактами не нуждается. За основу по-прежнему берется одна-единственная мысль: Церковь была и остается проводником политики государства. Это главный постулат. Если угодно, "символ веры" антиклерикализма. Идея, между тем, небесспорная и довольно ханжеская.

На самом деле на протяжении столетий в отношениях государства и церкви многое менялось, и далеко не всегда к лучшему. Наблюдались и "симфония", и конкордат, и конкуренция, и политическое пленение Церкви, и прямое противостояние государству. Но мы же имеем дело с медиаисториками. И для них многие исторические обстоятельства сложны, а главное, неудобны. Научность нередко приносится в жертву политическим резонам, невзирая на отчетливый призвук фоменковщины.

Например, вопрос об отношениях Церкви с государством явно требует уточнения. О каком государстве идет речь – Российской империи или СССР? С антицерковной точки зрения он не существенен. Причем настолько, что Церковь даже стремятся лишить положенного ей куска горького "советского наследства". А именно – ее священного права на реабилитацию как жертвы коммунистических репрессий. Право считаться жертвами геноцида уже давно признано за интеллигенцией, отдельными национальными меньшинствами, другими конфессиями. Носители православного мировоззрения, составлявшие громадную часть населения бывшей Российской империи (по сути дела национальное большинство, поскольку вероисповедание де факто приравнивалось к национальной принадлежности) до сих пор официально не признаны пострадавшими от режима.

Даже наоборот. Нередко приходится встречать вполне кощунственную точку зрения, согласно которой в геноциде духовенства и православного населения России 1917-30-х гг. была виновата... сама Церковь. Именно ее не так давно озвучивал лондонский сиделец Борис Березовский устами Станислава Белковского. Похожие мотивы можно услышать и в разговорах кружковых околоцерковных реформаторов ("около" – потому что о своем эпохальном "исходе из РПЦ" они недавно объявили сами). Во всех случаях в вину Церкви ставится один и тот же факт. Она сама виновата в репрессиях советского периода, потому что раньше находилась в тесном симбиозе с правящим классом романовского государства. Мотивировка абсолютно советская по духу, но она легко принимается на вооружение.

Примечательно, что большевизм и поднятая им революционная волна и классовые чистки оцениваются при этом, как правило, негативно. Но – внимание, следите за руками! – именно на РПЦ статус жертв не распространяется. И если, скажем, за дворянским сословием признается право поддерживать власть (в этом состоит его классовая идентичность), то Церкви в праве на такую позицию отказано. Поддержка монархии трактуется не как политический выбор, а как нарушение некой негласной политической конвенции, по умолчанию предъявленной Церкви светскими институтами. РПЦ оказывается таким образом по ту сторону исторических моральных критериев. Идеологический капкан схлопывается.

Неуёмное стремление не только вытолкнуть Православие из общественного диалога, но и лишить Церковь исторической субъектности, очень показательно. Александр Щипков ясно показал это на примере споров вокруг миссии патриарха Сергия (Страгородского) в статье Как разрушить Православную Церковь

Причем резоны для такой позиции абсолютно очевидны. И вот они-то, эти резоны, в известном смысле действительно историчны.

Во-первых, Церковь, в отличие от многих других исторических "наследников" советской эпохи (дворян, крестьян и в значительной мере интеллигенции) сохранилась как живой и действующий институт. А потому в отличие от других выдвигает конкретные требования государству о возмещении ущерба (например, в виде реституции или "Программы-200"). То обстоятельство, что Церковь фактически выступает в этой ситуации истцом, а государство ответчиком отнюдь не смущает антиклерикальных идеологов. Тезис о "близости к власти", тем не менее, оставляют в силе.

Во-вторых, носители православной культуры составляли и составляют в России большинство. Это бесспорный факт. Но именно поэтому исторические права этой преобладающей группы населения вычеркиваются из программы "реабилитанса", а их пострадавшие представители – из мемориальных "святцев". Этот либеральный тезис хорошо известен: большинство всегда тоталитарно, потому что оно большинство. А потому должно быть бесправно.

Россия, таким образом, до сего момента остается опричным государством. И это абсолютно не зависит от принятой в тот или иной момент официальной политической риторики – державной, либеральной, патриотической, западнической... Расхождения – стилистические. Сущность неизменна.

Это печальная ситуация говорит о многом.

Например, о том, что нынешний антиклерикализм является во многом превентивной мерой. Это просто желание затормозить или оттянуть неизбежный процесс осознания православными себя как гражданской нации. Следствием чего непременно станет возвращение православию исторического места, которым оно по праву обладало, признание огромных человеческих и моральных потерь Церкви и православного населения прежней России и возмещение им исторического ущерба.

Но в терминах светских технократов, как известно, это пробуждение православной идентичности именуется "консервативной ролью Церкви". Ей обычно противопоставляют "модернизацию" – наиболее ходовой лозунг власти медведевского периода.

Парадокс здесь, однако, в следующем. На самом деле идейные штандарты медведевского режима с удовольствием поднимают как раз те, кто привык обвинять РПЦ в наличие общих интересов с властью.

И наоборот. Консервативные и социальные приоритеты Церкви явно расходятся с недавним политическим курсом власти. Внимание, вопрос. Где же здесь сервильность? Откуда взяться цезарепапизму, "иосифлянской болезни".

Ответа, по-видимому, не будет.

Что касается модернизации, то, увы, в России этот термин приобрел такое же нулевое содержание, как "перестройка", "гласность", "демократизация" и "стабильность".

Что, собственно говоря, имеется в виду? Если научно-технический рывок, то обещание его осуществить звучит издевательски на фоне стремительного и вполне сознательного превращения страны в сырьевой придаток мировых держав.

Если в понятие вкладывается глубокий социальный смысл, оно выглядит сомнительным и в более серьезном историческом масштабе. Как раз под лозунгами модернизации (будь то петровская или большевистская) правящая элита регулярно и при всех режимах навязывает населению свои интересы "сверху", не давая сложиться процессам самоорганизации общества "снизу". Политический волюнтаризм власти, как бы он ни назывался и от кого бы ни исходил (будь то либералы или державники, западники или патриоты), объективно есть фактор реакционный, а защита традиционных ценностей, которую взяла на себя Церковь, играет пусть локальную, но вполне прогрессивную роль. Вероятно, это-то и раздражает в РПЦ ее критиков.

Состоится ли миссия Церкви как национального лидера – это еще вопрос. Но даже косвенный вызов беспочвенным техницистским утопиям власти со стороны Церкви вызывает активное противодействие сверху. Затормозить развитие православного гражданского общества – вот истинная цель многих сегодняшних нападок на РПЦ.

Ну, а медиаистория – вне всякого сомнения, главный тренд следующего политического года. Посмотрим, что будет дальше.

Алексей Гладков
Религаре