[16.04.2009] Никита Михалков: «Когда корни крепки – не страшна буря»

Сегодня (07.04.09г.) собеседник слушателей Радио «Радонеж» – известный деятель отечественного кино, председатель Союза кинематографистов России Никита Сергеевич Михалков. Нет нужды представлять его слушателям: его фильмы знают все. Его гражданская, патриотическая позиция снискала глубокое уважение православной общественности. В разговоре с Никитой Сергеевичем были затронуты нравственные проблемы современности, роль зрелищных искусств в обществе и многое другое.

Евгений Никифоров: Никита Сергеевич! Для Вас, как и для ряда других наших режиссеров, кино - не развлечение. Это что-то более серьезное. Вспомним, что «вождь мирового пролетариата» В.И. Ленин кино очень ценил, правда, в плане политики. Он говорил, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино». Сейчас он так сказал бы про телевидение, хотя кино все-таки занимает свою нишу влияния.

- Да, кино как было, так и остается серьезной возможностью влиять на умы. Раньше оно играло намного большую роль, чем теперь, потому что других развлечений не было. Ни телевидения, с таким количеством каналов, ни, тем более, Интернета. Мои американские коллеги, которые считают, что кино никогда не исчезнет, правы. Несмотря существование дисков, DVD, того же Интернета, кино приносит в Соединенных Штатах огромные деньги. Эти деньги делают его не только искусством, но и бизнесом. Существует огромная отрасль - кинопромышленность. Поэтому, я думаю, что рано еще списывать кино со счетов. Но, с другой стороны, это и хорошо, что кино остается. Это возможность через экран разговаривать со зрителем. Телевизор менее ответственен, и ты менее ответственен. Ты можешь отойти от экрана, попить чаю, выключить его, переключить программу. Если это DVD, ты можешь остановить его, вернуться. Есть какой-то комфорт. Но совместный просмотр в зале, с большим количеством людей, это влияние друг на друга, эмоциональная информация, которая идет с экрана в зал - это совершенно несравнимо с тем, что ты ощущаешь дома, смотря телевизор.

Е.Н.: - И что получается? С одной стороны, кино в прямом смысле нельзя сбрасывать со счетов, потому что это громадная индустрия, с гигантскими деньгами. Но ведь не всякая эмоция хороша и похвальна. Ведь продается лучше то, что сквернее, что ниже. Поэтому и смотрят эти американские блокбастеры. А там секс и насилие, и больше ничего.

- Понимаете, есть кино и кино. Я же не как идеолог выступаю, не как чиновник. Я говорю о том кино, которое я люблю. О том, что есть искусство.

Е.Н.: - А есть такое кино?

- Ну, конечно есть.

Е.Н. - И в Америке даже?

- И в Америке есть, конечно. И вообще Америка – это кинодержава, и такой была наша страна, СССР. Они выпускали 250-300, положим, 400 картин в год, из них высококлассных картин и там и здесь было 5-7 - это максимум. И два шедевра. Хорошее кино - это штучная вещь. При этом высококлассные картины и там и здесь вне зависимости от идеологии, все равно оставались высококлассными. Потому, что были пронизаны интересом к духовной жизни человека. Скажем, блокбастером можно назвать картину "Пролетая над гнездом кукушки", судя по тому, сколько она собрала денег. И в то же время это картина очень серьезная, глубокая, картина, изучающая жизнь человеческого духа. Можно сказать, что лучшие картины, американские и наши, были похожи в своем лучшем. А другие, худшие наши и американские, не были похожи, потому что в американском кино хотя бы технический уровень соблюдался - пленки, камера, оптика. У нас уж, если вниз - так уже до конца. Сегодня огромное значение имеет культура, отношение к жизни, к проблеме. Можно говорить о чем угодно. Может быть очень жестокое, очень жесткое кино. Но жестокая правда без любви есть ложь. Это очень важно понимать. Можно, конечно, взять камеру и пойти на улицу, на рынок, на вокзал, в детдом, в сумасшедший дом, в больницу, в школу, на кухню в общепит, на кухню вокзальную, можно такого наснимать и такого ужаса намонтировать из этого! Это будет правда, это все будет правда. Только есть правда, которая помогает созидать, выходить из положения - а есть правда, которая человека уничтожает, вымывает почву из-под его ног, когда ему не хочется жить. Мы видим это по телевидению, где показывают непотребство, которое человек пытается скрывать. И в результате он с фасадной стороны такой, а вот с изнанки-то вот этакий. И дальше начинается разбор вот этой изнанки. Очень большое количество людей на этом делают свой бизнес, свой пиар, когда нет другого, когда нечего показать. Я не брюзжу и не осуждаю.

У меня есть такой тест. Вот человек делает такую передачу, про оборотную сторону. А у него есть дети, вот и надо его спросить: хочет ли он, чтобы его дети были такими же? Или он хочет выработать у них иммунитет против этого? Любой человек может что угодно смотреть, и рассуждать на любую тему. В самые темные закоулки подсознания залезать. Но при одном условии. Если в нем живет выработанный иммунитет к этому, а вырабатывается он традицией, бабушкиными сказками, книжками, звучанием этих страничек. Нам возразят: зачем это, когда есть Интернет? Пожалуйста, щелкайте мышкой. Но воспитывайте в человеке интерес и уважение к тому, что, так или иначе, является частью традиции и культуры нации.

Е.Н.: - Сейчас идет всеобщая деградация нравственности. Я наблюдал такую картинку, которая на меня произвела большое впечатление. На патриарший Рождественский праздник молодой папа, симпатичный, в костюмчике, привез своего ребенка. Казалось бы, уже то, что привез ребенка на Рождественский праздник, само это о чем-то уже говорит. Так вот, этот папа устроился в заднем ряду и прилюдно стал читать «СПИД-Инфо». Вот такое расщепление нравственного сознания, кажется, становится устойчивой характеристикой нашего общества.

Кстати говоря, я хотел бы поблагодарить огромное количество людей, и наших слушателей, и тех, кто молился в церквах, и в монастырях, когда была критическая ситуация с Союзом кинематографистов. Потому что, я полагаю, православные христиане особенно ясно понимали, что речь идет не о постах и финансах, а о чем-то более существенном.

- Никита Сергеевич, я хотел, чтобы мы подробнее об этом поговорили. Русский кинематограф ассоциируется лично с Вами. Вы большой русский режиссер, больше нет на сей день. Человек, который так много сил отдал Союзу кинематографистов. Что там произошло? В чем причины раздора: деньги, недвижимость, идеи? Из-за чего сыр-бор?

- К сожалению, очень большое количество людей не могут поверить, что для меня в Союзе кинематографистов России главное не деньги. Мало того, я своих-то денег там потратил очень много. Я вообще там ничего не приобрел, ни одной копейки. Но дело в том, что обвинение хлесткое, видимое. Мне же не могут сказать мои оппоненты (кто-то из зависти, а кто-то - потому, что ты снимаешь "Сибирского цирюльника", а не что-то другое), мол, мы тебя терпеть не можем.. Они же понимают, что это не повод. А по настоящему как раз именно это и есть повод. А вот то, что украл, разбазарил, потерял, погубил, скажем, Музей кино – это понятно всем. С такой детской резвостью колеблют твой треножник, даже не задумываются.

Они и не пытаются задумываться. Пошли дальше, дальше - и наступает момент, когда ты говоришь: стоп, ребята. Давайте я вам отвечу на ваши вопросы. Давайте тогда мы задумаемся, та это причина, по которой вы хотите от меня избавиться, или есть другие? Вы обратите внимание, после съезда ни одна газета не напечатала содержание моего выступления. В Интернете оно было только вывешено на официальном сайте Союза.

Ни одна газета не оценила мною сказанное по поводу действий моих коллег. Ни одна газета не оценила реальную правду того, что происходило с Музеем кино, и кто его выкидывал. Зато писали: съезд превратился в юбилей Михалкова. И это муссировалось и день, и ночь. Я благодарю Бога, что Добродеев дал в «Вести-24» целиком трансляцию нашего съезда.

Есть такой анекдот. Чингисхан, Карл и Наполеон сошлись на Красной площади, где идет парад. Чингисхан смотрит на танки и говорит: «Мне бы такие, ох, что тогда было бы!». Карл говорит: «А мне бы такие ракеты». А Наполеон держит в руках "Правду" и говорит: «Мне бы такую газету, никто бы не узнал про Ватерлоо». Это как раз тот самый случай, про те самые газеты, из которых просто никто не узнал бы , что вообще съезд был. Слава Богу, что это прошло в эфире. Поэтому я благодарен моим соотечественникам, которые правильно поняли и мою позицию, и то, что происходило. И еще раз хочу поблагодарить, Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, который по окончании съезда прислал мне поздравление с теплыми словами и благословением. Для меня это имеет огромное значение. Это непросто поздравление или там признание каких-то побед или заслуг. Это подтверждение тому, что то, что пытаюсь сделать я и мои товарищи, сочетается с тем, чего хотели бы православные люди. Это просто понимание того, что существует огромная страна со своей культурой, со своей историей, которой хочется про себя знать. Чтобы моя страна про себя рассказывала себе и другим в той тональности, в которой существует самое главное, что было самое главное в русском искусстве - любовь и сострадание. Я хочу разговаривать о тех проблемах и людях, которых я люблю. А кого и что я не люблю, вы должны понять, увидев и поняв, кого я люблю.

- Никита Сергеевич, речь идет о том, что большей частью люди объединяется против чего-то, дружат против кого-то. А вот объединение "за", скажем, за положительные ценности большей частью отсутствует. В чем смысл Союза? Что это за организация? Типа Пенсионного фонда или творческая? Тогда в каком смысле этот Союз творческий, ведь сейчас нельзя навязать идеологию или стиль? Чем он занимается, в чем его природа, и откуда такая жажда захватить этот ресурс?

- Да, дело в том, что есть люди, которые думают, что там огромные деньги. Союз должен быть трансформирован. Все-таки в свое время он был создан как некая идеологическая организация, через которую выпускался пар. Где люди могли посмотреть картины, которые годами лежали на полке. Где их пытались защитить. Это, конечно, была регулируемая организация. Но создавалась иллюзия определенного творческого братства. Ощущение отдушины, куда можно было спрятаться от чиновничьего произвола. Сегодня другая ситуация. Сегодня Союз испытывает проблему помощи коллегам, неимущим, больным и т. д. Раньше у нас было бюро пропаганды, Союз был богатейший, богаче Союза кинематографистов был, наверно, только Союз писателей, и то в силу того, что гигантские тиражи были. Но бюро пропаганды кино приносило практически третью строку дохода в стране после водки и табака.

Сегодня рынок, сегодня труднее. С другой стороны, конечно, нет того пресса цензуры. А если говорить о положительном, в то время ни одна картина не могла быть не закончена. Потому что всегда, если даже и был перерасход, наказывали постановочных режиссеров, но не было такого, чтобы картина была не закончена. А сегодня это реально. В определенном смысле это дисциплинирует. Лучше работать, с точки зрения внутренней свободы. А с точки зрения производства - сложнее, потому что происходят огромные потери в среднем техническом звене. Сегодня эти малые формы, быстрые деньги, реклама: два дня - получил, три дня - получил, день – получил, они отучили людей работать в длинную. Пропало, так сказать, длинное дыхание.

Кризис, конечно, подрубит большое кино, но он и сметет однодневки - фирмы, которых расплодилось около 400. В стране это был мусор. Поэтому Союз, думаю, должен оставаться в том виде, в каком он есть. Я надеюсь, что государство обратит внимание на проблемы стариков. Я очень хочу, чтобы эти проблемы были решены. Потому что кусок в рот не лезет, когда видишь, что есть люди, которым очень трудно жить. Поэтому сейчас первое, что нужно - собес, не собес, но профсоюз, нужно попытаться на государственном уровне обратить внимание на этих людей.

Слушатель: - Вы действительно ярчайшая личность, интереснейший режиссер, актер, талантливейший человек, который во многом олицетворяет не просто наше российское кино, российскую культуру, но и, наверно, образ русского человека в мировом масштабе. Однако не кажется ли Вам, что Ваш образ очень уж сильно культивируется? Никита Михалков - председатель Российского фонда культуры. Он возглавляет кинокомпанию, кинофестиваль, он председатель Союза кинематографистов России. Участвует в различных акциях, глубоких и важных, и, может быть, менее глубоких и менее важных. Он везде. Волей неволей Ваш образ выпячивается. Вам не кажется, что Вас слишком много, Никита Сергеевич?

Какие бы Вы качества попытались бы устранить, чтобы не возникало борьбы вокруг Вашего имени? Чтобы не сталкивались из-за Вас талантливые люди, которые тоже дороги Отечеству?

- Я согласен с Вами. Но если вы так предположите и подумаете, что я сам на себя навешиваю все это, чтобы побольше быть на экране - это совсем не так. Когда полжизни работаешь на имя - это имя должно работать на тебя. И в данном случае, к сожалению, слишком часто бывает так, что меня, мое имя просто используют. А я стараюсь не отказывать. Поэтому меня самого это порой тяготит. Но по-другому не выходит. Я ведь действительно собирался уходить. У меня были идеи относительно кандидатур, которые могли бы возглавить Союз, не разрушив того, что нам удалось сохранить. Но когда в декабре я увидел, кто же хочет вот таким крикливым и лживым, истеричным наскоком совершить рейдерский захват - я не могу просто так уйти, не имею права.

Е.Н.: - В Москве три с половиной тысячи членов Союза кинематографистов, а на том спорном съезде, который пытался провести внутренний переворот, было всего 64 делегата, из которых 45 выбрали в Правление. Это же вызывающе и смешно.

- Да. Выбрали таким образом, что там не было ни Сережи Соловьева, ни Василия Ливанова, ни президента Академии Наумова, ни Андрея Смирнова, ни меня. Кто же тогда имеет право решать судьбу Союза, как не люди, которые действительно работают? Поэтому это была вынужденная акция. Причем я сразу оговорился, когда меня избирали, что я прихожу для того, чтобы наладить дело, и я собираюсь уходить.

Что касается Фонда культуры, то он делает огромную работу. Если Вы возьмете только один сериал "Русские без России" – это уже очень важное дело, и я очень счастлив, что принимаю в нем участие. А вот от какого качества личности хотел бы избавиться? Да, Вы знаете, гневливость, и порождающаяся от этого несправедливость. К счастью, матушка меня научила тому, что называется терпеж. Что помогло мне вот эти три месяца удержаться от излишеств, истерик. Практически никто не может меня обвинить, реально, доказательно, что я кого-то оскорбил, обидел, или обозвал. Вот, я позвонил Андрею Смирнову, спросил: «Андрюша, ты будешь на съезде? - Не могу, не знаю. Съемки. Но ты тоже, Никита, виноват, так не делают. Что ты им всем – «вы мыши, а я большой человек». Я говорю: «Андрей, ты что серьезно? Ты это слышал? – Да, слышал». Я говорю: «Андрюша, ты знаешь, что фразу «маленькие, злые, бездарные мыши мешали работать великому человеку» я сказал в передаче "Имя Россия" про Столыпина?»

Ну, до какого же надо дойти бесстыдства, чтобы вырвать фразу из контекста, относящуюся к другим людям и переносить это на себя! Обвиняя в этом меня! Вот эта подтасовка и происходила все время. Но я сейчас не об этом. Если, иметь в виду те качества, от которых я хотел бы избавиться, то в основном это, те, которые вызваны публичностью. Они мешают человеку жить. Мне это мешает жить. Я с наслаждением выбираюсь куда-то. Я очень люблю уезжать на охоту куда-то, где вообще можно никого не видеть и не слышать

Е.Н: - Хотел бы, кстати, задать один такой вопрос. Публичность и слава, причем, такая общенародная, международная слава - это бремя. Как Вы с этим справляетесь?

- Важна не слава, а отношение к ней. Сейчас, что называется, все на продажу, это страшная коррозия. Вы знаете, я должен Вам сказать, что я в этом смысле счастливейший человек. На мой юбилей к 60-летию мне коллеги из Фонда культуры подготовили огромную книгу, в которой собрали мои интервью за 40 лет. В Подольске, Каменец-Уральске, Мурманске, Питере, Туле и так далее. И когда я все это полистал за 40 лет, то с удивлением обнаружил, что я не отказываюсь ни от одного слова. Не потому что я такой закостенелый ретроград, а потому что моя точка зрения на жизнь, на мир, на страну вне зависимости от властей, не изменилась. Я никогда не служил никакой партии, никакому правительству. Я служил Отечеству, с моими представлениями о том, что есть хорошо, что плохо. Поэтому мне не пришлось прилюдно сжигать партийный билет. Мне не пришлось и не приходится, слава Богу, начиная говорить про какую-то картину свою, заявлять: «Ну, знаете, было такое время, да Вы попробовали бы на моем месте» - и так далее. Да, идеологически я, конечно, был ограничен. Или "Раба любви". Это же фильм о революции, где можно было разгуляться, одних поднять, других опустить. Но я-то пытаюсь разобраться совсем в другом. Я сейчас не оправдываюсь, я просто пытаюсь объяснить, что меня интересовало нечто такое, что не вписывается в привлечение меня к какому-то конкретному партийному клану. И это мне дает внутреннюю свободу. Я вижу ошибки моих картин, но мне не стыдно за них.

- Никита Сергеевич, я хотел бы задать вопрос о вере. Что такое верующий, что такое вера для художника? В ваших картинах нет ситуаций прямого религиозного выбора - православие или смерть, или что-то в этом роде. Как ваши внутренние, сердечные убеждения проявляются в кино?

- Понимаете, как Вам сказать ... Дело в том, что это ведь не обязательно снимать кино про священника, чтобы оно было религиозным. Дело даже не в религиозности. Дело в моральном принципе. Я думаю, что картина, в которой есть любовь в самом широком смысле этого слова, это уже религиозная, православная картина. Потому и Спаситель первому, чему Он нас учит – это любви. Легко любить все человечество и всю Вселенную. Трудно любить одного конкретного человека. Вот это трудно по-настоящему, тяжело. Вы знаете, есть потрясающее объяснение, что такое святой. Простое и абсолютно гениальное. Святой - это тот, кто всегда и любому делает лучше, чем себе. Всегда и любому. Мы можем иногда всем, мы можем всегда кому-то, но всегда и любому мы не можем никогда. А вот святой как раз и есть «всегда и любому». И в этом не фарисейство, так сказать, следование вежливости, а потребность. И поэтому этот человек становится святым. Писатель Алешковский сказал, что свобода - это абсолютное доверие Богу. Когда ты совершенно снимаешь с себя бремя выбора. Вот ты говоришь: «Боже, милостив буди мне, грешному». Сделай так, чтобы моя воля не перебила Твоей. И все. И вот в этом есть потрясающая свобода. Восторженная свобода: вот как ты сделаешь - так и хорошо. И в этом, мне кажется, есть огромнейшая сила Православия. Я столько наслушался упреков в свой адрес по этому поводу, что, вот там, вера - это интимное. Конечно, интимное. Но я же не отношусь к тем, кто большой крест носит поверх пальто, чтобы все видели. Разговор же о другом идет, о внутренних посылах, внутреннем строе. Вот этот музыкальный строй человеческий, аккорд душевный, который либо построен по принципу, духовной тяги к тому, что мы называем Богом, либо нет.

Знаете, у меня была смешная история. Была пресс-конференция в Вологде. И я на ней вспомнил слова, то ли Достоевского, то ли Розанова: «Человек без веры мне вообще не интересен». В зале сидел один сердитый журналист. Худой, нервный, с бородой, бледный и он так нервно записывал за мной, отрицательно качая головой. Что я ни говорил - все ему не нравилось. После того, как закончилась пресс-конференция, он подошел ко мне: «Можно на секундочку?»

- Пожалуйста.

- Скажите, пожалуйста, вот, Вы так сказали?

- Ну, вообще, это не я сказал, это сказал классик.

- Так вот, смотрите, я не курю, не пью, никогда ничего не украл. Я не изменяю своей жене. Я постараюсь помогать людям, я стараюсь быть абсолютно открытым к человечеству. Все это я делаю, но я не верю. Я вам, что не интересен?

Я вдруг так искренне говорю: « Нет».

Он так удивился.

А я говорю: « Нет, потому что говорить-то мне с Вами не о чем, потому что, Вы там не изменяете жене, или не воруете, потому что Вы, наверное, хорошо воспитаны. Сейчас не об этом речь. Нам с Вами говорить не о чем, потому что человек верующий аукается Евангелием. Перед алтарем в храме и император, и нищий совершенно равнозначны. И когда великий композитор или писатель говорит извозчику, когда тот с него требует лишку: «Брат, ты побойся Бога-то, креста на тебе нет», он понимает, о чем идет разговор. Ему не нужно объяснять.

Я много ездил по стране. Знаете, помните, в свое время были эти Доски почета. Там доярки, трактористы, шоферы автобусов, милиционеры. Они смотрят в камеру, и у них определенные лица. Их много. А параллельно с этим я смотрел фотографии прошлого века, позапрошлого века. Фотографии каторжников в колодках, где-то там, то ли на Сахалине, то ли где-то. Не передовики производства, а каторжники. Как же разнятся эти лица! Насколько более духовные и пронзительные лица и глаза этих каторжников, нежели глаза и лица этих хороших, очень хорошо работавших людей!

- А чем Вы объясняете это?

- Верой. В них Бог есть. Они сидят на каторге, потому что они преступили не человеческий, а Божий закон.

Вообще русский человек не любит законов. Особенно, когда они написаны другим человеком. Для него закон есть только тот, что Божий. В XIX веке, в Церкви самому страшному убийце, можно было сказать, беря его за руку: «Брат, да побойся Бога, посмотри, что ты делаешь?» - и у него на лице можно было прочесть, что он понимает. Даже пьяный, безумный и так далее.

Когда это заменилось просто идеологией, когда кодекс строителей коммунизма стал евангелием, но без Бога, эта подмена привела к невероятной, глобальной катастрофе. Потому что выяснилось, что вынут стержень, вокруг которого строилась жизнь, и держаться людям не за что. Ведь возникло объединение вокруг ненависти, а не вокруг любви. Ведь люди, которые объединяются для того, чтобы что-то истребить, не могут любить одно и то же. Они любят совершенно разные вещи.

- Никита Сергеевич, Вы беретесь не просто восстановить структуру, порядок, администрацию, в Союзе кинематографистов, но и решать творческие задачи. Скажите, есть ли молодежь в кино, на которую можно рассчитывать?

- Конечно, есть. Глупо считать, что они засели в интернете, насмотрелись американских фильмов, и все изменились. Другой разговор, каков путь к тому, чтобы придти. Вот, детишки в три-пять лет, которые в воскресенье с бабушками в храм ходят. Для них Божественная литургия стала музыкой жизни. Они, может, слов не понимают, но смысл сакральный, втекающий в них через музыку, через хоры, через церковный язык, через эти запахи - это потрясающая база. Тот фундамент, на котором вырастет ученый, физиолог, химик, физик, микробиолог, исследователь космоса. Он будет заниматься наукой, но его основы, его иммунитет будут его спасать от непотребного и несоответствующего тому, что являет собой аккорд его души. Он будет этого чураться. Он не будет к себе это подпускать. Конечно, я не говорю, что это панацея. Ведь среди православных есть достаточно мерзавцев, которые себя выдают за православных. Это действительно так. Я не идеализирую, но блажен, кто верует, тепло ему на свете - это правда. Я в этом глубоко убежден. Я сейчас, вот в эти дни, тяжелейшие три месяца, я физиологически ощущал, что такое работающее имя твое. Вот имя «Никита» - насаждающий веру и побивающий беса, победитель. И я чувствовал, как это имя работает само, я ничего не делаю для этого.

Слушатель: - Очень многие молились за Вас, батюшки, Святейший Патриарх. Наша поддержка, безусловно, была.

- Это очень важная духовная составляющая, когда ты говоришь: « Господи, если тебе это не нужно, то дай мне знать, а если нужно, помогай». Ты борешься не за собственность, не за деньги. Это чушь. Но люди не могут поверить в это. И когда ты это доказываешь, удивляются: « Неужели, да не может быть!». Да, может. Не потому, что я такой честный, разэтакий ангел, совсем нет. Просто я знаю, что красть нехорошо. Ну, так меня учили. Мама учила и батюшка, который приходил к маме, духовник, учил этому. А в результате то сам себя спрашиваешь: за что ты бьешься? У меня даже визитной карточки нет, что я председатель Союза кинематографистов. Что мне дает это, кроме головной боли? Я себе сам отвечаю: «Ты бьешься за себя. Ты не хочешь быть поруганным, оскорбленным и оплеванным». Это однозначно. Не хочу и, надеюсь, не буду. Но, в конце-то концов, высказался, и можно уходить. Что я и собирался сделать. Многие считают, что я специально срежиссировал. Нет. Я смотрел на этих людей, и абсолютно точно понял, что мне сейчас все бросить и уйти – значит, надежды этих людей предать. Потому, что, по крайней мере, двух рук мне хватит, чтобы пересчитать, кому я еще смогу реально помочь. Пока не начнет функционировать более мощная структура и помощь от государства.

С другой стороны, если говорить про невидимую часть айсберга, разговор идет за влияние в кино.

- Сейчас очевидно, что в мире идет борьба за души людей. Тот Голливуд, о котором мы с вами говорили, породил очень много замечательных режиссеров, и до сих пор студия Диснея выпускает изумительные, сердечные детские фильмы, семейное кино. Про огромных добрых собак Бетховенов. Вот мы такого не делаем. Были у нас советские, замечательные «Белый Бим, черное ухо». Все рыдали над этими собаками. Сейчас же ничего подобного нет. А они производят такие фильмы. Мало того, есть такой Голливудский кодекс, Кодекс Хейса, 30-х годов, где жесточайшим образом прописаны нравственные христианские принципы. Преступность запрещено показывать, потому что это может кого-то спровоцировать на недобрые мысли, и в дальнейшем человек может действительно стать преступником. И вот, теперь эта борьба за душ, эскалация насилия и низости на экранах. Как Вы ее видите? Все-таки Вы, с одной стороны, - человек русский, православный, патриот, с другой, принадлежите мировой кинематографической культуре.

- Я сформулировал, и это глубоко возмутило моих оппонентов, как попытку внедрить либерально-атлантическую диктатуру. Я настаиваю на этой формулировке. Эта либерально-атлантическая диктатура распространяется не только в кино. Это та самая либерально-атлантическая диктатура навязывания своей точки зрения под флагом освобождения, демократии, чистоты нравственных посылов, когда бомбят Косово, Белград, Ирак, и так далее. Она должна быть насильственно принята теми, кто собирается жить на нашей планете. Сейчас Обама говорит о том, что Америка не собирается воевать против ислама - ну, и слава Богу. Но непонимание происходит совсем на другом уровне. Духовном, сакральном, когда человек сажает в самолет людей, и вместе с этим самолетом влетает в башню, унося с собою ни в чем неповинные жизни. Надо понимать, что его мама получает цветы в подарок за то, что ее сын исполнил то, что он должен был. На другом уровне общение должно быть. Когда мы пытаемся, как нам кажется, с высоты европейской цивилизации объяснять другим, как должна жить цивилизация инков или монголов - мы оказываемся в положении людей, у которых все держится только насилием. Наша цивилизация, к сожалению, совершенно потеряла гуманизм. В чем это заключается? В том, что несправедливость уже находится на уровне технологии. Человек садится пить кофе, потом идет на аэродром, надевает обмундирование, взлетает на 15 тысяч метров. Ему аппаратура находит на дисплее точку. Он нажимает на кнопку, что-то от него оторвалось. Он пришел, сел, еще кофе не остыл. А внизу - изуродованные люди, дети, кровь, кошмар и ужас. Это совершенно, на разных цивилизационных полюсах находящиеся проблемы. Понимаете? Когда эти, американцы оказались в Ираке и стали каждый день гибнуть - им вдруг стало все понятно. Гробы, когда поехали обратно, заставили задуматься: а справедливо ли это? Поэтому не надо пытаться силой поменять вектор традиций, культуры, дайте иммунитету сначала возникнуть у себя дома. Дайте нам воспитать детей в представлениях о том, что такое добро и зло. Каким оно должно быть для этих детей, плоть от плоти, кровь от крови поколений. Это не помешает им сидеть в интернете. Не помешает им быть современными людьми. Но когда есть крепкие корни - не страшна буря. А когда их нет - вырвало и полетели. В Евангелии все сказано. Поэтому, это как бы очень просто. Трудно осуществлять.

Я из-за этого слышу много нареканий, но это моя точка зрения. И я верю в то, что она зиждется не на корысти, не на желании фигурировать, как писал Ильин, а на том, что я так хочу жить. И я так хочу думать.

Пользуясь случаем, я хочу еще раз поблагодарить всех моих соотечественников и слушателей Радио «Радонеж», которые болели за меня и молились в храмах. Спаси, Господи. И с праздником Светлого Воскресения Христова вас всех.

«Радонеж»