[06.03.2025] «Древнее язычество» для техно-обывателя

Неоязычество представляет себя как нечто сверхдревнее, однако реально оно относится к числу так называемых «новых религиозных движений». Так на чем же базируются утверждения идеологов этого направления, и как их построения могут влиять на общество? Как массовая культура стала инструментом неоязыческого проекта? И что представляет собой славянское «неоязычество» в современной России с точки зрения теолога и профессиональных историков?

В настоящий момент на территории России наметился социокультурный феномен «дисперсной» (рассеянной) религиозности, связанный с возобновлением духовной жизни в посткоммунистическом российском обществе. Религиозная «дисперсность» обусловлена тем фактом, что в постсоветском общественном пространстве стали возрождаться не только традиционные для страны религиозные организации (классические христианские конфессии, ислам, иудаизм), но и активизировал свою деятельность ряд одиозных представителей «новых религиозных движений». Среди них на первое место стали выходить последователи различных «неоязыческих» течений, чье происхождение является сравнительно недавним и чья история исчисляется всего несколькими десятилетиями.

Усиление интереса к «неоязычеству» – вещь далеко не локальная, но имеющая общемировой характер. Люди, столкнувшиеся с экзистенциальным кризисом, социо-экономическими проблемами, игнорируя излишне «институциональные» (по их мнению) «авраамические» религии, идентифицируют себя со спектром «неоязыческих» доктрин, претендующих на отражение национального самосознания. «Неоязычество» привлекательно не только из-за необычности верований и затейливости ритуала, но по причине самопровозглашенных претензий «быть гласом народного духа».

Первые реконструкции народного язычества восходят к интеллектуальным экзерсисам немецких университетских филологов XIX столетия. Необходимо сказать, что это было и время расцвета «немецкого романтизма», и начало национального самосознания многих европейских стран. Первые «языческие» реконструкции носили исключительно историко-филологический характер, не претендуя на то, чтобы стать действительным и актуальным ритуальным праксисом. Но сближение реконструированных родоплеменных культов с развивающимся националистическим движением позволило тем преодолеть секулярные ограничения и вырваться за узкие рамки исторических моделей. Например, теософские и эзотерические опыты рубежа XIX – XX веков, чей общественный успех был связан с харизматическими дарованиями их лидеров. Самобытные религиозно-философские доктрины теософии или антропософии не претендовали на древность и традиционность, тем не менее, завоевывали внимание образованной публики. Это открывало поле возможностей для целого спектра «неоязыческих» систем.

В межвоенное время католический мыслитель Ж. Маритен предупреждал об опасности ухода верующих в чуждую христианству религиозную среду после модернистских потрясений революциями и соблазном атеизма. Немецкий мыслитель Герман Шнейдер пророчески дополнял мысль Маритена, поясняя, что вектор движения «постатеистического» социума направлен в сторону язычества как абсолютизации природного и общественного миров. Как показывает социокультурная и религиозная картина современной России, эти мыслители оказались правы.

Начиная с 1990-х годов на территории Российской Федерации осуществляет свою деятельность множество общественных и религиозных организаций, прямо или косвенно связанных с «неоязыческими» концепциями. Причем это распространение имело широкий характер. Уже к концу 1990-х гг. на территории страны было официально зарегистрировано десять религиозных организаций, имеющих отношение к «неоязыческим» доктрине и культу. Эти религиозные объединения трудно этимологизировать и классифицировать, так как они имеют весьма различные мифологические доктрины, ведут отличную ритуально-обрядовую деятельность, выстраивают непохожие жреческие и управленческие иерархии. Тем не менее, мы попытаемся дифференцировать все группировки и сообщества российского «неоязычества» на основании социологического критерия взаимодействия с общественной средой, отыгрывания определенных социальных ролей.

Российские «неоязычники» с точки зрения социального формата существования воспроизводят три модели поведения.

Первый модус условно можно обозначить понятием «ритуального эскапизма». Он выражает некие социально изоляционистские тенденции. По этой поведенческой модели небольшие по численности «неоязыческие» общины образуют закрытые сообщества в рамках городского пространства или сельской местности, регламентируя повседневную жизнь посредством сконструированного ритуала и этически-дисциплинарных норм (к примеру, эко-языческая община Доброслава). Степень вовлеченности в неоязыческую идеологему у представителей таких общин крайне высокая. Степень вхождения также высокая, так как требует практически полного разрыва прежних социальных связей и контактов.

Второй модус отражает более распространенный и социально ассимилированный тип поведения и легко артикулируется через категорию «субкультуры» (к примеру, участники «неоязыческих» фестивалей, некоторых средневековых реконструкций). Степень вовлеченности адептов низкая, выражается в периодическом участии в тематических праздниках при крайне редком соблюдении религиозного ритуала. В большей степени такие приверженцы не затронуты глубинными мировоззренческими вопросами, но активно используют символы и знаки «неоязыческой» религии как отсылки к «субкультуре», тем самым артикулируя свою позицию в отношении собственной идентичности.

Третий модус отражен в поведенческой схеме «кабинетных» (идеологических) неоязычников, для которых решающее значение имеет лишь религиозно-философское мировоззрение, реконструированная дохристианская картина мира. Для них неоязычество – это идеология, система взглядов, набор мифологем без ритуалистского подкрепления. Возникнув в узко интеллектуальной среде общественных организаций и культурных сообществ, этот модус демократизировался, в настоящее время актуализируясь в сетевом пространстве.

Важно отметить, что этот модус отражает весь спектр вовлеченности приверженцев: от скучающих интернет-троллей до авторитетных идеологов неоязыческой революции. Такая социокультурная модель обладает более мощным потенциалом общественной и политической активности. Именно «кабинетные» мыслители ввели в отечественное интеллектуальное пространство такую концепцию, как «славяно-арийский миф», которая стала важнейшим идеологическим основанием доктрины российского «неоязычества».

Анализ доктрины «славяно-арийского мифа» как основы «славянского неоязычества»

«Славяно-арийский миф» является пропагандистским смешением тем расового превосходства (русские как нация, не ограниченная временем и пространством), параноидальной конспирологии (заговор академической науки против «русского мифа»), некоего национального возрождения («возвращение русских богов» в социальную жизнь россиян). Идеологема «русского мифа» популяризируется следующим образом: с помощью ненаучных методов и без отсылок к академической науке история русской нации и ее культуры удлиняется на многие тысячелетия, ареал влияния русских расширяется до масштабов всей Евразии, славяне обретают себя на колоссальных территориях и наблюдаются из глубокой древности.

Как такие нетривиальные и неверифицируемые положения возможны, учитывая официальную историографию о зарождении русской государственности в IX – X вв. в пределах немаленькой, но все-таки ограниченной территории Восточной Европы? Методика историко-филологического доказательств «русского мифа» проста: искусственное и безапелляционное отождествление славян с древнейшими историческими народами, используя неверифицируемые (непроверяемые) способы аргументирования (дилетантская этимология, фальсификация источников, народная археология и пр.). Поэтому не удивительно, что мы сталкиваемся с самыми неочевидными примерами идентификации древних руссов с троянцами, скифами, готами, этрусками и пр. Причем автор-популяризатор не утруждает себя массивом доказательств: допустим, античную Трою могут называть славянской по причине свидетельств «Слова о полку Игореве» о «веках Траяновых» и т.д. Еще русский литератор Е.И. Классен довел подобную технику до сюрреалистических картин, на полотнах которых соседствуют русские защитники Трои с русами царя Соломона, заполняя славянами геродотову Скифию. Важны и филологические штудии, где все рунические памятники объявлены славянскими, а санскрит отождествлен со старославянским...

Идея «универсализации» русских или распространения славян повсюду и во все эпохи сама по себе не нова и восходит к дореволюционным литературным опытам. Альтернативная генеалогия «русского народа» появилась в XVIII веке в рамках так называемой «славянской школы», где были выдвинуты основные идеологические принципы не только «альтернативной» историографии, но и заложены основы будущих «неоязыческих» систем. Можно констатировать ее теоретическое родство с так называемым «арийским мифом», утверждающим господствующую роль «арийцев» в образовании человеческой цивилизации, мол, этот этнос, как архаичный культуртрегер, обладал особым креативным потенциалом, осуществляя победоносные войны, захватывая новые территории и оцивилизовывая местное население. Еще знаменитый Гердер считал, что любой древний народ рефлексирует себя как нацию «перворожденную» и претендует на то, чтобы быть колыбелью человечества.

Современными неоязыческими мифологемами приносится несомненный образовательный и культурологический вред, ведь апеллируют они к самым странным неакадемическим историческим гипотезам (к примеру, «арктическая теория происхождения ариев»). Рассматривая эти гипотезы, мы сталкиваемся с методологическими нестыковками, указывающими на стратегию мифотворчества.

Используется так называемый «метод подгонки фактов». Изначально утверждается историографическая аксиома доисторического генезиса славян и их цивилизации, которая подкрепляется подбором фактов и свидетельств из обширного свода историко-археологических областей. Заданная цель оставляет за автором полную свободу в выборе средств и методик. И чем массивнее и эрудированнее результат этих поисков, тем сильнее восприятие и отдача от потенциальной аудитории. Большинство реконструкторов также апеллируют к «интуитивному» методу исторического познания. Альтернативная историография в виде реконструированных исторических событий не просто заново интерпретирует известные исторические факты, но и создает новые. Отсюда такое громадное число филологических подделок и исторических фальсификаций, введённых в культурологический оборот воинственными дилетантами за последние три десятилетия.

Очарование образом дохристианской языческой Руси, имеющим крайне скудный набор исторических свидетельств, подталкивает исследователей к искусным историографическим фантазиям и смелым реконструкциям прошлого. Подобная деятельность осуществляется в плоскости так называемой «популярной археологии». Это дилетантское направление, вроде бы интересующееся историческими дисциплинами, но необременяющее себя следованием научным методикам. Его можно рассматривать в русле «развлекательной историографии», где сенсационный эффект важнее достоверности и соответствию исторической истине. На выходе получается эклектичный винегрет из популизма, дилетантизма, наукообразности, вульгарного «демократизма».

«Неоязыческий националистический дискурс» в широком смысле принадлежит к секулярным модернистским мифологемам. Подобное мифотворчество стало актуальным в XVII – XVIII вв., в период заката монархического абсолютизма и зарождения европейских «национализмов». Националистические мифы прошлого и настоящего остаются на уровне слабой верификации, то есть крайне низкой степени научной доказательности. Поэтому какие-то дискуссии с подобными концепциями крайне затруднительны, ведь они отвечают устаревшим научным стандартам двухвековой давности.

Хотя многие националистические писатели осознавали мифологичность собственных построений, облекая их в более приемлемые для социума художественные формы, они декларировали существование «аутентичной истории». То есть история легитимируется ими не соответствием фактам или свидетельствам истины, а силой патриотизма. Поэтому вполне объяснимо, что трактаты неоязыческих националистических авторов переполнены домыслами и якобы патриотической фантазией, когда всевозможные цивилизационные достижения приписываются одной нации.

В целом мы наблюдаем весьма странные взаимоотношения современных мифотворцев с академической наукой. С одной стороны, классическая наука резко критикуется за «узость» и материалистичность, «холодную безнравственность» и отсутствие гуманизма, ей присваиваются некие ограниченные этнические черты (допустим, в негативной по тону фразе «иудеоматериалистическая наука» явно проглядывается вульгарный антисемитизм). Кроме того, историческую науку советского времени дискредитируют за идеологический пресс государства, отрицают ее реальные достижения. Но с другой стороны, в построениях мифологем активно используются научные схемы, выборочно употребляются научные методики, да и в целом мифотворцы апеллируют к научным знаниям. За внешней противоречивостью прячется утилитаристский подход мифологической картины мира по отношению к светскому научному инструментарию. Многие мифотворцы двигаются в русле научного популизма, где отдельные научные методы используются для достижения заданных мифологических целей.

Неоязыческий националистический дискурс представляет из себя искусственные реконструкции, взгляд на настоящее через воображаемое прошлое. Такой мировоззренческий разрыв дает возможность для распространения не свойственных современному мультинациональному и научному миру современности идей расизма, магизма, элитаризма.

Такой дискурс находится в несомненной конфронтации с современными реалиями. Неоязыческая идеология подталкивает своего приверженца к выбору из двух социально-политических моделей поведения: оккультная оппозиция секулярным процессам либо стратегия общественной изоляции и мировоззренческого эскапизма (ухода от реальности).

Современное неоязычество как идеологическая основа радикального национализма

Русский радикальный национализм современного типа развивался параллельно с феноменом русского неоязычества: националист обязан стать язычником, по утверждению современных идеологов этнонационализма. Оба данных явления свою подоснову находили в «славяно-арийской» мифологеме, ведь, по утверждениям этих людей, «русский националист может быть только поклонником родной веры, веры в своих русских богов». Для них национализм становится как шовинистическим инструментом, так и декларацией местных традиций, региональной идентичности. Русское националистическое неоязычество скрещивает классический дореволюционный этнонационализм и оккультные идеи теософии. Они опираются на шовинистическую мистику, дабы защитить национальную идею от влияния западных либеральных идей.

Русские неоязыческие националисты повсеместно используют теософские образы «Гипербореи», «Атлантиды», «Золотого века», говоря об истоках человеческой цивилизации. И это неслучайно. Неклассическая историософия, так называемая «альтернативная история», и подобные им феномены стали одним из факторов зарождения неоязыческих концепций. В современности первым миф о воинственных гипербореях стал культивировать Ф. Ницше, связывая его с собственным идеологическим конструктом – мифом о сверхчеловеке. Именно ницшеанские образы гипербореев и арийцев в дальнейшем стали использоваться нацистскими идеологами.

Французский эзотерик XIX века Луи Жаколио сконструировал миф о древнейшей теократии под названием Асгартха (располагавшейся на территории Индии), завоеванной впоследствии арийцами и являвшейся мифологическим источником иудейской и христианской традиций. Эта концепция оказала ключевое влияние на классическую теософию и так называемое «арийское христианство»... Французский эзотерик Фабр д’Оливе локализовал арийскую родину на полярном материке Арктиде (Арктогее). Французский оккультист Александр Сент-Ив д’Альвейдр «одухотворил» этот миф, локализовав Асгартху под землей и сделав ее доступной для восприятия лишь избранным. Все же гипотеза о северной прародине арийцев и как следствие всей человеческой цивилизации стала господствующей среди эзотериков. Американский писатель У.Ф. Уоррен поместил родину первых (допотопных) людей на Северном полюсе. Б.Г. Тилак в своей книге «Арийская прародина в Ведах» доработал данную теорию ради подтверждения древности ведических ариев. Именно в Ведах Тилак «находил» косвенные свидетельства северной родины брахманов-ариев. Стоит отметить, что в изложении Тилака эта мифологема стала одной из центральных во многих современных неоязыческих группах. Еленой Блаватской эти мифы были окончательно доработаны и систематизированы.

Превознесение «арийцев», ведизма, брахманизма, санскрита, катастрофизм, «смена рас», введенные классической теософией через Блаватскую, стало впоследствии общим местом для современных неоязычников и представителей иных новых религиозных движений.

Завороженность «религиозным арийством» в XIX веке приняла устрашающие формы; знаменитый идеолог расизма Х. Чемберлен постулировал «арийскую природу» Иисуса Христа и декларировал существование «арийского христианства», искажаемого в течение истории иудаизмом. Впоследствии концепция «арийского христианства» станет фундаментом этического и религиозного ревизионизма, той пограничной зоной, с которой произошел сдвиг к неоязыческим системам. Такие закономерности явственно проявились в жизнеописаниях нацистских идеологов (Людендорф, Розенберг). Один из главных идеологов «арийского мифа» Гвидо фон Лист придал классической теософии расистский привкус, выставляя в авангард человечества «ариогерманцев». Используя эзотерические максимы, подбирая удобные данные из археологии и топонимики, обращаясь к образности фольклора, Лист находил потаенные смыслы, превозносившие «ариогерманцев». Лист заявлял о феномене рунической письменности как доказательстве дохристианской цивилизованности предков немцев. Также он вывел принцип троичности как важнейших из столпов древнеарийского мировоззрения (теологические, социальные, метафизические триады).

Важно, что все эти исследовательские ходы были в дальнейшем использованы славянскими неоязычниками, авторами «славяно-арийского мифа». Львовский довоенный неоязычник В. Шаян, определивший концепции многих современных российских неоязычников, в своей религиозной системе делал акцент на триаде Правь-Навь-Явь. Кроме того, один из самых скандальных и известных фальсификатов, «Влесова (Велесова) книга», утверждает трехчастную структуру мироздания из тех же категорий: Явь (мир материального), Навь (мир потустороннего, духовного), Правь (мир законов).

«Влесова книга» интересна не только самобытной и сфальсифицированной языческой теологией; она стала эксклюзивным памятником антихристианской идеологемы и была любимым чтивом большинства националистов-неоязычников. Довольно неожиданно она заполнила историко-филологическую лакуну дохристианской истории Руси для неоязычников. «Влесова книга», как считает большинство ученых исследователей, была сфальсифицирована русским писателем-эмигрантом Ю. П. Миролюбовым. Как таковой ее стиль «дилетанта, старающегося писать, как древние» быстро выдает подделку.

Сам Миролюбов в своей концепции также придерживался центрального значения указанной триады, но соглашался с критиками, не находившими эту неоязыческую троицу в древних верованиях. Миролюбов также старался следовать традиционному теософскому утверждению о значительном влиянии индуистских Вед на славянское язычество. Он не пошел по пути жесткой конфронтации язычества и христианства, свойственной многим современным неоязыческим группам, но придерживался принципов теософии и «арийского христианства», усматривая элементы «ведизма» в раннем христианстве, или древних славянских культов в Православии. Реально зафиксированный учеными историками феномен двоеверия на русской земле, к примеру, Миролюбов интерпретировал как свидетельство сохранения языческих традиций и надеялся на возможность «восстановления прошлого».

Неоязычниками не раз обозначается резкое неприятие современного русского Православия в качестве национальной ценности и постулируется существование некоего реконструированного славянского «православия» (славящие Правь), исключая его классическое христианское истолкование.

В своем понимании соотношения архаичного славянского язычества многие идеологи, скорее всего, исповедуют «мягкое язычество», готовое идти с Православием на мировую ради торжества «русскости». Теологическая тройственность славянского неоязычества параллелизуется с социальной, этнонациональной. Понятие «русский народ» для них идентично восточному славянству и состоит из трех национальных компонентов: великороссов, малороссов, белорусов. В силу приверженности их различным христианским конфессиям (православные, католики, протестанты, униаты) говорится про «идеологический раскол внутри русского народа», но, по мнению современных националистов, возвращение к истокам славянского язычества даст стимул к восстановлению идейного единства.

Акцент на тройственности русского народа свойственен современным неоязычникам. И это неудивительно, ведь ученик Шаяна Ю.Г. Лисовой стоял за мировоззрением о троичности русской нации. Сама по себе эта теза неплоха, но у неоязычников она связывается с преодолением религиозного раскола и «возвращением к русским богам»...

Подбор источников и литературы у националистических неоязычников довольно беспринципный. Фольклор, будучи в действительности сложной, межкультурной, постоянно меняющейся системой, для неоязычества является достоверным «свидетелем» архаичных времен и последней инстанцией неоязыческой доктрины. Вообще религиоведческие выводы на основании данных фольклора требуют использования всего спектра научных методик, однако для многих неоязычников фольклор содержит исключительно «чистые» повествования, восходящие к первичной традиции. Таким образом, неудивительно, что мы сталкиваемся сейчас с самыми разношёрстными с точки зрения содержания неоязыческими группами, но при этом они обладают идентичными свойствами, являясь эклектичными образованиями, смесью «разновременных и разнокультурных напластований».

Все эти фундаментальные недостатки не мешают современным неоязычникам считать себя претендентами на раскрытие древней славянской традиции. Там, где откровенно пренебрегают научными методиками, ставится акцент на интуиции, внутреннем знании, откровении. Также характерна народная (дилетантская) этимология, абсолютное непонимание архаичных топонимов и этнонимов, неадекватное обращение с фольклорными и историческими источниками.

Ученые на страже «славянского неоязычества»?

К сожалению, не только откровенные эзотерики и теософы повинны в образовании неоязыческих структур. Концептуально обогатили славянское неоязычество некоторые дореволюционные и советские ученые: Иловайский, Рыбаков, Трубачев, Гусева, Жарникова. Также известно, что классический труд Б. Рыбакова «Язычество древней Руси» (1987), довольно умозрительная реконструкция дохристианских верований славян, стал одним из главных источников многочисленных построений современных неоязычников. Кроме того, Рыбаков защищал ненаучную концепцию происхождения славян от скифов и принадлежности скифских легенд славянам, что свойственно альтернативной историографии. Небольшие, ненамеренные искажения в трудах авторитетного ученого стали фундаментальной опорой для националистических или неоязыческих фантазий. По смерти Рыбакова выходила брошюра неоязыческих общин, которые отмечали заслуги Рыбакова в «возрождении… родноверия».

Бывало, что профессиональные археологи создавали поводы для развития неоязыческого дискурса, просто исходя из личных амбиций. Знаменитый Аркаим, памятник среднего бронзового века, не имел бы того культового в массовой культуре статуса, если бы не мифотворческие характеристики, которые были присвоены ему вскоре после обнаружения. Через СМИ Аркаим стал гордостью русских националистов и местом паломничества множества неоязычников. Аркаим стал для них «символом русской славы».

Другой известный ученый, лингвист О.Н. Трубачев, ввел другую важную для современных неоязычников гипотезу – утверждение о родстве славян и индоариев в Северном Причерноморье. Сам тезис был не новым и задолго до О.Н. Трубачева декларировался теософами, но не имел подобия научной доказательной базы. Трубачевым также двигало чувство национальной реабилитации славян, принижавшихся западными концепциями.

Известный индолог Н.Р. Гусева стала главным идеологом концепции арийских корней духовных представлений славян. Фиксация языкового родства между индо-ариями и восточными славянами привела в дальнейшем к многочисленным дилетантским опытам по сравнительному языкознанию, старавшимся доказать близость лексем из санскрита и русского (ученица Н.Р. Гусевой С.В. Жарникова). Поэтому не кажется странным, что впоследствии именно Н.Р. Гусева солидаризировалась с дилетантскими опытами Гриневича в выявлении «праславянской письменности». Как мы знаем, никто из научного сообщества концепцию Гриневича не поддержал, но она нашла настоящую поддержку в среде неоязычников.

Рассуждения Н.Р. Гусевой о «ведизме» славян, формировании индоевропейской общности в Арктике в дальнейшем имели множество адептов, среди которых надо выделить вологодского этнографа С.В. Жарникову. Родину индоевропейцев та локализовала на Русском Севере, тем самым лишь уточнив и конкретизировав с этнографической позиции гипотезу Гусевой. Но именно суждения С.В. Жарниковой о приходе индоевропейцев из приполярных стран и «ведизме» русских стали достоянием СМИ и популярной культуры через тематические репортажи, интервью, ток-шоу.

Сама история неоязыческих идеологем показывает, что самыми успешными деятелями в процессе формирования и в распространении новых религиозных систем были не специалисты, а популяризаторы, энтузиасты, журналисты, оперирующие простым бытовым языком и выстраивающие примитивные логические связи. Неоязыческие концепции находят большую лояльность среди условного класса со «средней грамотностью» и делают ставку на интеллектуальный популизм, пропагандистские техники в СМИ.

В итоге неоязычество – это тот продукт, который не может быть полностью примитивным, что его, естественно, отдаляет от славянского архаичного первоисточника (факт примитивности восточнославянских дохристианских верований несомненен), но также и неспособен двигаться в плоскости «высоколобого» интеллектуализма, что объясняется высоким порогом вхождения.

Возможно ли славянское язычество сегодня?

Славянская мифология не имеет единого реестра «божественных» имен и персонажей. Все ныне существующие иерархии, списки, классификации, введенные даже профессиональными историками или экспертами-религиоведами, имеют характер явно умозрительной реконструкции. Более того, можно констатировать очень неоднородный с локальной точки зрения, а также предельно дискуссионный с позиции исторической надежности набор источников. Многообразие «малых» источников дает массу вариаций относительно целостности славянской мифологемы.

Единая славянская мифологическая картина и ее конструирование – уже сами по себе современный миф. Все дошедшие до нас историографические и религиоведческие заключения являются продуктом так называемой «кабинетной мифологии» – сферы, отдаленной от первоначального Источника, минимум на несколько ступеней.

Проблематика славянской мифологии как научной дисциплины фундаментальна, ведь собственно существование славянских мифов поставлено под вопрос. Письменных свидетельств теории и праксиса дохристианского славянского язычества тех времен не существует. В этом и заключается парадокс потенциальных реконструкций славянской мифологии – в отсутствии первоначальных мифов и ритуалов как объекта изучения. Поэтому славянская мифология развивается в плоскости бартианского «метатекста», где исконная традиция утрачена навсегда и является результатом деконструкций с вторичными или косвенными данными, оставаясь игрой интерпретаций отрывочных и субъективных свидетельств средневековых полемистов.

Здесь мы сталкиваемся с примечательным гуманитарным феноменом «отсутствующего бытия». Вряд ли кто-то сомневается в существовании дохристианских языческих культов у славян. Но это существование можно назвать иллюзорным, поскольку не сохранился не только сам феномен, но и его следы. Оставшиеся отсылки к существованию язычества столь фрагментарны, ненадежны и большей частью выдуманы, что вызывают логичные сомнения относительно верифицируемых научных суждений по сему поводу. Такая скептическая позиция, восходящая к трудам слависта А. Брюкнера (XIX в.), ставит под вопрос саму возможность функционирования славянской мифологии как дисциплины по причине оперирования по большей части ошибочными свидетельствами и недостоверными данными.

Но позиция крайнего научного скептицизма в отношении славянской мифологии привела к неуместной реакции, а именно включению локальных фольклорных данных как равноправного мифологического источника. Атака на скептицизм была инициирована Романом Якобсоном, призывавшим расширить используемый массив данных за счет фольклора, лингвистики, топонимики, археологии, а не ограничивать себя узким сводом письменных источников историографии. Хотя акцент на технике комплексной реконструкции и возник в профессиональной среде, в дальнейшем он стал активно применяться массой любителей, дилетантов, профанов.

Подлинная традиция язычества в современных условиях не способна существовать по нескольким причинам. С точки зрения лексики и понятийного аппарата неоязычество весьма сильно отличается от сохранившихся традиционных языческих течений (индуизм, сохранившиеся архаичные культы). В неоязычестве ощутим вклад современного секулярного знания, технических и социологических наук.

Секулярные понятия, как, к примеру, «расовая чистота» или «этнонационализм», просто не могли существовать в религиозном мировоззрении родоплеменных обществ, к которым и относилось классическое язычество. Также совершенно понятен социальный разрыв, существующий между стандартными носителями неоязыческого миропонимания, обитателями городской среды, и адептами классического язычества, то бишь представителями родоплеменных общин.

Конечно, среди современных городских «неоязычников» существует склонность к социальному изоляционизму и маргинальному групповому мышлению (приверженность «субкультуре»), но чаще всего такие тенденции заключены в пределах урбанистического, городского контекста. Что нас переносит к другому несоответствию в неоязыческих системах, а именно их отрыву от традиционного социального уклада, родоплеменного образа жизни. Возникает странный типаж современного техно-обывателя с архаичным мышлением и примитивной религиозной картиной мира.

Кроме того, критика научного мышления современными неоязычниками, взращенная, например, «экологизмом», оказывается внутренне противоречивой, ведь основные исторические свидетельства о традиционных культурах пришли к нам из научной среды, стараниями археологов и историков.

Стоит напомнить и о полной искусственности ритуальной организации неоязычества; часто это фантазирование и компилирование на тему ритуалов классического язычества. Отдаленность неоязычества от предполагаемого религиозного предка радикальна, и такая дистанцированность обусловлена словесными, обрядовыми, общественными факторами.

Многие современные светские исследователи несколько пренебрежительно оценивают социальный и политический потенциал неоязыческих форм религиозности. Для них светский национализм не нуждается в подпорке религиозности, еще к тому же максимально осовремененной, о чем говорит сам формат неоязычества. Но именно в этой адаптированности под современные реалии и кроется социальная опасность неоязыческих течений. Их произвольное конструирование позволяет сообразовываться с актуальными формами социальной активности – отсюда востребованные в настоящее время экологические, этнические, субкультурные черты, присутствующие в неоязычестве.

В действительности здесь наблюдается обратный эффект: многие неоязыческие религиозные культы возникали именно из молодежных субкультур (к примеру, поклонники средневекового фэнтези, «толкиенисты»). Подобные закономерности свидетельствуют о противоречивости природы современного неоязычества.

Поэтому пренебрежительное отношение светской науки не совсем оправдано, так как здесь забывается тот эффект политической и социальной активности, который способна производить система неоязычества. Кроме того, если подойти к неоязычеству с генеалогической точки зрения, то несомненно, что его происхождение связано с культивированием на Западе в 60-е годы «новых религиозных движений». В данном случае феномен славянского неоязычества множество вещей роднит с «шестидесятническим» неоиндуизмом, то есть современными прочтениями индуистских мифологем. При этом между ними существует одно фундаментальное различие: если неоиндуисты адаптируют под западное мышление еще живую религиозную традицию Востока, то славянские неоязычники, не ограниченные в своих фантазиях религиозной действительностью, занимаются не адаптацией, а произвольным конструированием мифологических форм.

Тем не менее, оба направления осуществляют сходную функцию, пытаясь заменить традиционные христианские ценности, почему-то кажущиеся несправедливыми и архаичными, новой социокультурной и этической системой. Если посредством неоиндуизма происходит заимствование традиций индуизма и иных восточных религий, то в случае с славянским неоязычеством мы сталкиваемся с эклектичной подборкой норм и установок, историософским фантазированием.

Проблема в отношении новых религиозных движений заключается в их крайне расплывчатой мировоззренческой системе. В этих движениях практически отсутствуют организационные и вероучительные критерии, присущие традиционным религиям. За мировоззренческую основу берутся самые разнообразные священные тексты, религиозные положения которых часто противоречат друг другу, что наводит на мысль о конструировании эклектичной системы взглядов.

Масс-культура как инструмент неоязыческого проекта

В современном медиапространстве мы слышим о целом массиве прямых или опосредованных идеологов современных неоязыческих движений. Эти авторы осуществляют индоктринацию читателя в современные неоязыческие идеологемы. Церковь должны серьезно насторожить те идеи и мифы, которые распространяет подобные идеологи через свои книги и статьи.

Националистический неоязыческий проект имеет ныне определенную медийную силу не только по причине социальной нестабильности и господствующего мультикультурализма – одним из главных факторов медийного возвышения стал беспрецедентный массив участников-дилетантов в дискуссионном поле историографии и религиоведения. Эти дискуссионные площадки не ограничены методичностью и строгостью научных суждений, но, напротив, перенасыщены самыми экзотичными и скандальными гипотезами. На подобных форумах нет регламентирующих принципов, но приветствуется читательская лояльность, экстравагантность суждений, патриотический пыл. Масс-культура наступает на границы науки, пытаясь отнять чужие территории; это как раз касается столь скудной по источникам и свидетельствам дисциплины как история Древней Руси. Масс-культура как бы утверждает: мы не намерены терпеть серость, строгость, взвешенность, серьезность академической науки, мы берем инициативу в свои руки!

Националистический неоязыческий проект – это поток бессистемных мыслей, фактов, инвектив, сравнений, более всего напоминающий произведения, созданные сюрреалистами по критерию «автоматического письма».

Иерей Максим Мищенко

В основе материала – публикация издания «Теологический вестник Смоленской православной духовной семинарии» (публикуется в сокращении)