[10.03.2023] Не консервативная, не православная, не философия

Эта статья Аркадия Малера была написана уже давно, но, на наш взгляд, ее актуальность до сих пор ничуть не уменьшилась. Политические обстоятельства могли измениться, но идеология Александра Дугина осталась той же. Во всяком случае до сих пор он публично не отрекся ни от одного из ранее высказанных взглядов и мнений. Поэтому мы размещаем эту статью у нас на сайте.

Редакция.

Когда меня года два назад одно православное радио попросило выступить в защиту декана Социологического факультета МГУ Владимира Добренькова от неких либеральных активистов, недовольных православной идеологизацией его факультета, то я решил промолчать, что само по себе было для меня весьма неприятно. Православное сообщество в современной России, которое уже давно стало объективной реальностью, а не медийным штампом, во многом держится на внутренней взаимоподдержке своих участников, что само по себе совершенно нормально и только так и должно быть. Но конечный смысл этой поддержки заключается не в том, чтобы сохранять некое религиозно-общинное гетто ради самого этого гетто, а все-таки в том, чтобы воцерковлять окружающее нас современное общество, проповедуя людям, прежде всего, Самого Христа, а не нечто другое, и делая это как можно убедительнее и адекватнее, а не отпугивая с порога бессмысленным эпатажем и сектантской мизантропией. Поэтому, если кто-то маркирует себя сегодня “православной идентичностью”, то это еще не значит, что его надо записывать в союзники – важно качество этой идентичности. Сейчас не начало 90-х и одним православием никого не удивишь – “православная идентичность” это не еще не гарантия качества и само православное сообщество из состояния детской мечтательности входит, пожалуй, в самый тяжелый период своего развития – период взросления, а следовательно, жесткого и жестокого отрезвления.

Не стану судить о Владимире Добренькове как ученом и учителе – деканом в МГУ случайные люди не становятся и я вполне готов допустить, что это великий и гениальный социолог нашего времени. Наблюдая ситуацию с его факультетом со стороны, я, правда, не очень понимаю, почему он не имеет основательной поддержки со стороны иных социологических центров и авторитетов. Все мои попытки найти ему поддержку среди иных социологов кончились ничем. Я не очень понимаю, что такое “православная социология”, потому что православие не выдвигает никаких особых социологических методов и вообще не призвано это делать так же как их не выдвигает католичество, протестантизм, ислам, буддизм и т. д. При этом, хотя совершенно понятна реакция сознательных атеистов и иноверцев на желание воцерковить их пространство, само это желание со стороны православного человека также понятно – другой вопрос, как это делается. Миссионерская стратегия должна быть детально продумана, чтобы не обломаться при первом же шаге. И если нам могут быть неизвестны тонкости внутренней политики Социологического факультета МГУ, один факт все же весьма известен – это строгая позиция декана Добренькова по вопросу о смертной казни, ставшая существенной частью его имиджа как только он стал декларативно православным. Я знаю, какие страшные, трагические события подвигли его на эту позицию – и поэтому психологически она весьма понятна, эту позицию он выстрадал. Но мне не нравится тот факт, что когда современный человек приходит к православию, то он почему-то тут же приходит к ряду категорических позиций, ником образом не вытекающих из учения Господа Иисуса Христа, и в частности – апологии смертной казни. Нет, я не хочу сказать, что христианин должен быть пацифистом и противником смертной казни, но это все-таки дискутируемый вопрос внутри христианского учения. Однако когда декларативное принятие Христа сочетается с не менее декларативным приятием смертной казни – в сознании стороннего наблюдателя это выглядит довольно отталкивающе. Делать признание смертной казни категорическим постулатом общественной программы, основанной на христианстве, значит искажать представление о самом христианстве в восприятии тех, кто даже Евангелие еще не открывал. В общем, особого вдохновения ассоциироваться с деканом Добреньковым у меня не возникло, хотя я очень надеялся пересмотреть свои выводы. Но когда я узнал о том, что в сентябре 2008 года при Соцфаке МГУ был организован так называемый “Центр консервативных исследований” (ЦКИ) Александра Дугина, то все мои сомнения в отношении к декану Добренькову окончательно развеялись.

Конечно, само по себе явление этого “ЦКИ” слишком незначительно, чтобы представлять опасность кому-нибудь в академическом или политическом мире. Хотя только тот факт, что этот “центр” числится при МГУ, может кого-то смутить и ввести в заблуждение относительно его реальных возможностей. Если говорить о чисто административной составляющей, то формат существования при академическом заведении бывает довольно разный – есть непосредственное включение в структуру заведения с бюджетной оплатой и обязательным помещением, а есть добровольное существование “на общественных началах”. Но каким бы ни был административный формат (а соответственно, и административный ресурс) любого проекта, все в конечном счете зависит от интеллектуальных и организаторских способностей его инициаторов. Почти в каждом московском вузе найдется десяток “центров”, “клубов” и “семинаров”, о которых никто никогда не узнает, какие бы официальные статусы они не имели. Все зависит от личности и ее идей, больше ничего. И вот именно этот вопрос в данном случае имеет значение. Как человек, прошедший на своем пути серьезное увлечение идеями Дугина и хорошо представляющий себе его организационные возможности, я могу сразу сказать, что весь проект “Центра консервативных исследований” закончится также как и все остальные его проекты от Национал-большевистской партии 1994-97 до Евразийского союза молодежи 2005-08. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно очень точно представлять себе, что на самом деле хочет этот человек. В нашей поверхностной журналистике критиковать деятельность А.Г.Дугина принято с нескрываемой игрой на понижение – его выставляют проходимцем и недоучкой, мечтающим только о славе и личной власти, а иногда еще и о большой прибыли. Я считаю, что играть на понижение в критике неприятного оппонента – это не только нечестно, но и неэффективно. В конце концов, если человек хочет прославиться, получить большую власть и много денег, то для этого есть миллион иных способов, чем писать десяток книг, которые не каждый твой адепт будет способен прочесть до конца. Поэтому я буду исходить из того, что Дугин – это как бы философ, как бы православный и как бы консервативный, и оценивать его именно с этих позиций. И вот именно на этом уровне у меня возникают принципиальные вопросы, получающие очень неприятные ответы.

Не философ.

У Дугина нет никакой полноценной “философии”. Философия это целостное и внутренне более-менее связанное мировоззрение, имеющее явные позиции в вопросах онтологии, гносеологии, этики, эстетики и т.д. Ничего этого у Дугина нет – есть синтез очень разных философских и идеологических установок, очень сложно сочетающихся друг с другом и часто входящих в явное противоречие. Как человек, прочитавший все книги Дугина и пытавшийся когда-то систематизировать его “философское наследие”, я мог бы сказать, что общей основой всех его установок эксплицитно является учение т.н. “интегрального традиционализма” французского философа Рене Генона, известного также как шейх Абдуль Вахид Йахья, поскольку этот самый традиционализм привел его исламу суфийского толка. В формате этой статьи не совсем уместно подробно излагать философские теории, но скажу только, что учение Генона – это нечто среднее между адвайта-ведантой и неоплатонизмом, дедуцирующее всю существующую реальность из предвечного безличного Абсолюта в строгой субъект-объектной иерархии форм, и в этом смысле довольно последовательное и целостное. Но Дугин не останавливается на этом учении – он приплюсовывает к нему йогическую мистику итальянского “языческого империалиста” Юлиуса Эволы, “ариософию” немецкого рунолога Германа Вирта, национал-революционные идеи немецких идеологов 20-30-х годов, а также русское евразийство и национал-большевизм, доходя в том числе до идей европейских “новых правых” и “новых левых”. В итоге возникает достаточно пестрая и агрессивная мозаика лозунгов и парадоксальных поворотов мысли, которая может оказать довольно сильное впечатление на романтически настроенного подростка или лишенного гуманитарного образования человека в период психического кризиса, но которая внутренне никак не может превратиться в единую систему, и что самое показательное – совершенно не хочет это делать под началом самого Дугина. Этот постмодернистский хаос идей и терминов очень удобен для того, чтобы все время перескакивать с одной позиции на другую и никогда не отвечать за свои слова. Поэтому когда надо Дугину – он “правый”, а когда не надо – “левый”; когда надо – консерватор, а когда не надо – революционер; когда надо – строгий ортодокс, а когда не надо – вольный визионер; когда надо – националист, а когда не надо – евразиец и т.д, список этих оппозиций бесконечен.

Так что говорить о единой основе здесь невозможно, хотя правды ради можно постараться – ведь на чем-то же все это держится? И вот здесь ответ простой. Каждый ответственный философ, в отличие от доморощенного философствующего графомана, всегда задумывается над гносеологической, методологической базой своей философии – что он считает источником познания, какова логика формирования его знания и рассуждения, и т.п. Ничего подобного у Дугина нет и быть не может, потому что это заставило бы его существенно пересмотреть все свое мировоззрение и сузить коридор своих риторических возможностей. Таким образом, “гносеологической основой” его “философии” можно считать абсолютно анархический – иррационализм. Конечно, когда ему надо, он прибегает и к логике, и к схемам, и к системам, так что все остальное вдруг кажется столь же выверенным. Но достаточно спросить каждого из его адептов изложить “философию Дугина” во всей ее целостности, и мы сразу столкнемся с фантастическим разночтением, которое только и может быть в подобной ситуации. Поэтому “философия” Дугина – это не философия, а идеология и все ее мотивации чисто идеологические, что сразу очень много объясняет. И вот именно как идеология его учение действительно имеет довольно конкретное содержательное основание, можно сказать, некую точку отсчета для всех его исчислений, но опять беда – это основание носит не утвердительный, а отрицательный характер, вся идеология Дугина построена не на утверждении какой-то одной или более ценностей, а на отрицании, и ради этого отрицания громоздится весь хаос его компиляций.

Это отрицание трех начал, которые в своей идеологии Дугин пытается представить как взаимосвязанные – во-первых, авраамической религии, во-вторых, западной цивилизации, в-третьих, исторического проекта Модерна. Почему эти начала мировой истории не нравятся Дугину – разбирайтесь сами, если хотите, но сразу могу сказать, что никакой позитивной логической связи вы там не найдете. Все, что может противостоять авраамизму, Западу и Модерну, принимается Дугиным в союзники и он пытается объединить все это в единый фронт, который тут же распадается по совершенно естественным причинам. Если бы среди адептов “дугинизма” нашлись люди, готовые признаться в том, что уничтожить авраамизм, Запад и Модерн для них – это самое главное, а все остальное не важно, то тогда их приверженность Дугину можно было бы понять. Но поскольку у каждого такого адепта есть какая-то своя, пусть и очень смутно формулируемая позитивная ценность, то и никакой “школы Дугина” в принципе не складывается. О том же, в каких городах и вузах, и каким образом Дугин, не закончивший ни одного института, смог защитить кандидатскую диссертацию по философии и докторскую по политологии, оставим другим исследователям его “творческого наследия”. Хотя каким образом он вдруг стал “профессором МГУ”, теперь не трудно догадаться.

Не православный.

Будучи не философом, а идеологом, Дугин маркирует себя как православного и консерватора, от чего возможно само название “Центра консервативных исследований”. Поскольку Дугин является членом Русской Православной Церкви, а точнее, единоверческого согласия (единоверцы – это старообрядцы, признанные Московским Патриархатом), то его можно формально назвать православным человеком. С христианской точки зрения, если человек крещен, но всю жизнь прожил атеистом и кем угодно, он все равно отвечает на Страшном Суде именно как христианин. В этом смысле православных у нас действительно очень и очень много. Но именно как идеолог и псевдо-философ Дугин – не православный. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть любую из его метафизических книг, включая самую главную по православной теме – “Метафизику Благой вести. Православный эзотеризм” (1996), к которой адепты дугинизма относятся как писанию всех Святых Отцов вместе взятых. Происходит это по очень простой причине – потому что эти люди сначала открывают для себя Дугина, а только потом само Православие, если они его вообще открывают. Поэтому его сторонники не задумываются о соответствии дугинского “богословия” христианским догматам, поскольку не Дугин проверяется у них догматами, а сами догматы – Дугиным. И если какие-то факты указывают на несовместимость догматического Христианства и “дугинизма”, то “тем хуже” для этих фактов. Любую же попытку ответственно разобрать его идеи с догматических позиций они тут же называют “стукачеством” и “инквизицией” – в общем, поведение классической секты.

Между тем, далеко не каждый священник и богослов считает должным вообще серьезно обращать внимание на дугинские книги, что по-человечески весьма понятно, но по миссионерским соображениям весьма предосудительно. Наши догматисты часто предпочитают копаться в практически исчезнувших в истории ересях типа “афтартодокетизма” и “псилантропизма”, не оглядываясь по сторонам – какие откровенно антихристианские ереси захватывают сегодня многих ищущих людей и особенно молодых. Но существуют и исключения из правила. В частности, о том, что учение Дугина – это ересь, говорили такие авторитеты с богословским образованием как о.Даниил Сысоев, о.Максим Козлов, В.Максимов, А.Люлька и др. Один только диакон Андрей Кураев в своей книге “Церковь в мире людей” (М., 2007) писал о Дугине: “Это враг опаснее любой Блаватской (потому что умнее и образованнее). Как и у Блаватской, это попытка переварить Православие в кабалистику. Достаточно вспомнить его статью “Мессианство Каббалы”. Неприкрытая апология террора, жажда превратить Православие в революционно-террористическую идеологию также не вызывает желания сближаться с этим человеком” (с.142), “В общем – обычная “эзотерика”: сплошные “тактические уловки” для осуществления своей работы по мутированию христианства в нечто соответствующее каббалистико-масонским стандартам.” (с.144). Наконец, учение Дугина разбирается как еретическое в специальном справочнике Миссионерского отдела Московского Патриархата «Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера» (2002 г.).

Почему же в оценке дугинского учения православные догматики столь единодушны? Опять же, здесь нет возможности подробно разбирать богословские взгляды нашего автора, любой православный человек может открыть ту же “Метафизику Благой вести” (М., 1996) и прочесть любой фрагмент типа: “В начале Адам является андрогинном. <…> Он не обладает отдельным телом, но есть синтез всех индивидуальных тел и физических предметов” (с.45-46) и сделать соответствующие выводы. Но об одной связующей причине необходимо сказать – если есть какая-то утвердительная константа в дугинском учении, так это апология т.н. “манифестационизма”, то есть идеи возникновения мира из божественного начала в противоположность авраамическому “креационизму”, то есть идеи творения мира из ничего.

“Манифестационизм” действительно можно назвать общим метафизическим знаменателем всех не-авраамических (собирательно: языческих) религий и в этом плане может послужить идеальной концептуальной основой для анти-авраамического, анти-библейского фронта. Надо ли говорить о том, что идея творения мира свободной Божественной волей из ничего – это принципиальное положение всего мирового Христианства, относительно которого нет никаких противоречий ни у одной из христианских конфессий. Даже в двух других авраамических религиях – иудаизме и исламе, по этому вопросу нет абсолютного консенсуса, а в Христианстве есть. Однако А.Дугин в этом консенсусе не участвует – основной лейтмотив всех его метафизических текстов состоит в постоянной дискредитации авраамического креационизма и апологии неавраамического манифестационизма, и эта оппозиция простирается им на саму христианскую религию. Можно сказать, что для Дугина православная религия замечательна в той степени, в которой она соответствует манифестационизму и отрицает ветхозаветный, “иудейский” креационизм (отсюда интерес к каббале как прецеденту иудейского манифестационизма). Из этой оппозиции следует довольно много довольно серьезных выводов, которые позволяют обвинить Дугина в реальном гностицизме, причем весьма радикального, маркионитского толка, отрицающего Ветхий Завет и понимающего христианство как революционную антитезу древнему иудейству. При этом, если христианство в целом понимается как антитеза авраамизму, то православие понимается как якобы манифестационистский полюс внутри самого христианства в противовес западному католицизму, который в дугинском богословии оказывается главным врагом. Как он пишет в одной своей статье о православии и католицизме – это вообще “две разные религии”, в то время как с догматической точки зрения католицизм – это самое близкое к православию учение.

Чисто политические разногласия с католическим Западом для Дугина несравнимо принципиальнее мировоззренческих разногласий с языческим или мусульманским Востоком. Внутри самого же православного мира Дугин постоянно противопоставляет русское православие греческому, а внутри русского православия он выбирает позицию “староверия” в противовес чуть ли не еретическому, с его точки зрения, “никониянству”. Так вселенская истина Христианства сужается у него до пределов старообрядческого извода, в обосновании объективной правоты которого он не особенно напрягается – ведь эмоционально настроенному русскому патриоту и так должно быть ясно, что все автохтонное лучше всего пришлого, хотя если следовать этой логике до конца, то нужно сразу возвращаться к до-русскому язычеству, а не копаться в пришедшем из далеких Палестин христианству? Разумеется, этот трудно скрываемый маркионизм успешно ложится на национал-языческие настроения многих радикалов, позволяя им называть себя “православными”, но при этом исповедовать свое личное авторское “православие”, не имеющее ничего общего с исповеданием Русской Православной Церкви. У меня возникает к подобным радикалам один простой вопрос: если весь смысл пришествия Христа состоял в преодолении “авраамической”, “креационистской парадигмы”, то зачем тогда им принимать это христианство, если у них уже есть свое манифестационистское язычество? Например, есть же та самая адвайта-веданта, которая пользуется наибольшим почтением среди “интегральных традиционалистов”? Зачем вообще исповедовать именно православную религию, если другие религии тоже наследуют “интегральную Традицию”, причем без “дурного” авраамического наследства, без принципиального креационизма? Нет ответов на эти вопросы и трудно даже представить себе того человека в окружении Дугина, который мог бы на них внятно ответить, причем не лично от себя, а от самого дугинского учения как такового. Одновременно с этим я еще не нашел ни одного священника, который готов был бы ответственно признать, что метафизическое учение А.Г.Дугина не противоречит христианской ортодоксии, хотя для “православного философа” и политика такого священника давно имело бы смысл найти. В частности, готов ли дать такой ответственный разбор дугинского учения приверженный старому обряду священник Кирилл Сахаров из храма Николы в Берсенях, который часто встречается на дугинских мероприятиях? О клириках единоверческого центра в Михайловской слободе, прихожанином которого является Дугин, я и не спрашиваю. Тем более непонятно решение декана Добренькова организовать на территории своего факультета этот центр совместно с Дугиным и очень странно, что он хотя бы не посоветовался по этому вопросу с настоятелем Храма святой Татианы при МГУ отцом Максимом Козловым, который как раз известен своим крайне негативным отношением к дугинскому учению. Получается, что “самый православный” факультет МГУ и православный храм МГУ не имеют друг к другу никакого отношения?

Не консерватор.

Не будучи православным идеологом, Дугин также не является консерватором, если само понятие консерватизма имеет для нас хоть какие-то внятные границы. Как я уже отметил, краеугольным положением его учения является не столько утверждение каких-либо ценностей, сколько отрицание трех начал – авраамизма, Запада и Модерна, которые в его сознании укладываются в единую “парадигму”. Противостоящий авраамическому креационизму языческий манифестационизм предстает у него как общий знаменатель такого загадочного понятия как “Традиция”. Что это за Традиция, однозначного ответа в его текстах найти нельзя, поскольку речь может идти одновременно и о некоем примордиальном знании сверхчеловеческого происхождения, и о традиции старообрядческих ритуалов. Поскольку каждая религиозная традиция сохраняет элементы единой “Интегральной Традиции”, то все религии оказываются аспектами единой истины и поэтому весь этот интегральный традиционализм фактически оказывается ничем иным как структурно-сравнительным религиоведением, превращенным в религию. Отсюда тот потенциальный гиперэкуменизм “справа”, когда интерес к совершенно далеким религиям сочетается с ненавистью к ближайшим конфессиям. Исторически дугинская Традиция проиграла – возникший на Западе Модерн ее победил, отсюда призыв к глобальной “консервативной революции”. Осуществить эту революцию можно двумя параллельными путями. Во-первых, объединить весь не-западный мир против Запада, отсюда бренд “евразийства”. Во-вторых, использовать хаотические процессы современного мира против него же самого – поскольку Пост-модерн это уже отрицание классического Модерна, то можно “оседлать” ситуацию Постмодерна и с его помощью вернуть “Традицию”: отсюда заигрывание с любыми идеями и дискурсами, лишь бы они помогли уничтожить “современный мир”. Представьте себе, какую широкую программу идеологических маневров и моральных самооправданий предоставляет такая стратегия!

Трудно представить себе какую-либо политическую силу, которую бы Дугин отказался взять в союзники для того, чтобы уничтожить врага – список возможных союзников здесь не ограничен вплоть до сатанизма – к вопросу о его “православности”. С 1996 г. он обращает неподдельный к учению “телемизма” Алистера Кроули, который по Дугину оправдан хотя бы тем, что его сатанизм был реакцией на протестантское воспитание. Получается, что любая деструкция на Западе хороша только потому, что подрывает парадигму западного авраамизма, и поэтому сатанист оказывается лучше протестанта. Но не только чисто стратегическими соображениями руководствуется Дугин при обращении к этой запредельной крайности – оправдание сатанизма имеет у него и сугубо содержательные, концептуальные основания. В 1998 году в своем “эзотерическом” альманахе “Милый Ангел” №3, помимо привычных для этого издания публикаций Генона, Эволы, Вирта и других “эзотериков”, он публикует манифест Алистера Кроули “Книгу Законов”, ставшую своеобразной “библией” для современных сатанистов. Публикацию этого текста предваряет два богословских рассуждения самого Дугина – “Бремя ангелов” и “Учение Зверя”. Достаточно уже проанализировать только эти два текста, чтобы понять, насколько его учение не только далеко от христианства, но и вообще является сущностно антихристианским. В частности, в последней статье он пишет о том, что если креационисты принимают верных Богу ангелов, то “манифестационисты считают, что правы те ангелы, которые отказались признавать верховенство Творца и свою тварную природу” (с.360), то есть падшие ангелы – демоны. Поскольку любой дугинист всегда предпочтет манифестационизм креационизму, из этого уже следует, что падшие ангелы для него лучше верных. Но поскольку православная доктрина в принципе не согласится с таким манифестационизмом, Дугин пишет, что “православные христиане верят, что до конца не были правы ни те, ни другие” (там же). Таким образом, по Дугину православный христианин в битве ангелов света и ангелов тьмы не может до конца определиться в своих предпочтениях – и это пишет человек, которого сегодня кто-то еще считает “православным” деятелем. Понятно, что с такой “философией” не то, что о православном консерватизме, но о любом консерватизме говорить невозможно.

Консерватизм никогда не был платформой дугинской политики просто потому, что его декларативная цель состоит вовсе не в консервации существующих политических форм, а в “консервативной революции” – восстановлении так называемых традиционных ценностей революционным путем. И сама политическая эволюция Дугина в 90-е годы была последовательным движением к все большей революционности, к открытому признанию идей национал-большевизма, коммунизма и “новых левых”. Эти идеи в концентрированном виде отразились в его манифесте “Цели и задачи нашей революции” (1995), не просто не-консервативном, а абсолютно анти-консервативном тексте. Но поскольку режим Путина вернул политическим идеологемам свой собственный смысл, продолжать призывать к революции было уже бессмысленно и поэтому с начала 2000-х годов Дугин, совершенно не меняя революционно-гностического смысла своей идеологии, называет себя “консерватором”, потому что именно этот бренд позволяет сегодня любым экстремистам “правого” и “право-левого” толка выдавать себя за респектабельных политиков. В этой связи можно привести один, весьма показательный пример такой мимикрии. Автор этих строк несколько лет назад ввел в публицистический обиход термин “русские неоконы”, предлагая его для обозначения нового возможного политического движения в России, типологически схожего со своим американским аналогом при необходимом конфессиональном и геополитическом различии. По причине естественного антиамериканизма среди российских правых патриотов, этот термин долгое время не пользовался успехом, но когда вероятность такого движения повысилась именно Дугин начал использовать его, невзирая на реакцию собственных соратников. В статье “Кризис золотого тельца”, опубликованной журнале “Профиль” №42 за 2008 г., он расписывает целую программу “русских неоконов”, которая на сто процентов лишь повторяет его старые евразийские позиции. Первый пункт программы – “свертывание демократии (даже фасадной) и переход к мобилизационной модели общества на корпоративной основе”. Второй – “установление «комиссарской диктатуры», сосредоточение власти в руках патриотической группы высокопоставленных чиновников”… Спрашивается, причем здесь “неоконсерватизм”? Но возникает еще более очевидный вопрос – причем здесь вообще любой “консерватизм”? Либо – комиссарская диктатура, либо – консервативные преобразования, третьего не дано.

Политкорректный ребрендинг

Однако я бы не хотел объяснять постоянное жонглирование идеологическими брендами со стороны Дугина исключительно желанием понравиться политическому истеблишменту – как я уже сказал, ради чисто карьерных целей городить огород из метафизики и ангелологии совершенно не нужно. Да и много ли людей во власти вообще способны разбираться в тонкостях философии и богословия? Причина такой мимикрии от одного бренда к другому заключается в поиске наиболее совершенной политической идеологии, которую можно было бы противопоставить парадигме авраамизма, Запада и Модерна как более-менее позитивную программу. Ведь даже самые искренние фанатики Дугина (сколько их вообще может быть) вряд ли признают то, что смысл их жизни сводится к уничтожению Америки и изведению “креационистской заразы”. Но поскольку в реальности вся идеология дугинизма построена именно на отрицании, искусственно создать позитивную программу от обратно совершенно невозможно. Именно поэтому Дугин не может ограничить свою позицию такими направлениями как политическое православие, с одной стороны, или русский национализм, с другой стороны, потому что при всей конфликтности этих позиций они все-таки изначально основаны на утверждении конкретных ценностей, а не на отрицании иных. Православный политик может ненавидеть Америку, а может любить; русский националист может считать Америку своим главным врагом, а может главным союзником, – сам вопрос об отношении к Западу, США, либерализму и т.п. в политическом православии и русском национализме заведомо вторичен и вообще необязателен. В итоге Дугину пришлось найти некий бренд, который бы мог объединить самый широкий круг возможных противников западного либерализма и при этом опирался бы хоть на какую-то почву, вокруг которой можно было бы выстраивать анти-западную, анти-американскую, анти-либеральную империю. И этот бренд был найден – это “евразийство”. О том, насколько дугинское “евразийство” специфично и далеко от классиков этого течения 20-30-х годов, написано уже немало статей, но задача очистить этот бренд от дугинских искажений – это головная боль самих евразийцев. Нельзя сказать, что само это течение не могло прийти к тем логическим тупикам, к которым привел его Дугин, вовсе нет. Дугин действительно только довел до конца те идеи, которые высказывали ранние евразийцы, и которые сами же потом от них отреклись (Н.Трубецкой, Г.Флоровский, Л.Карсавин и др.), когда увидели, куда они заводят. Для Дугина же открытие евразийского бренда – весьма удачно, поскольку это самое политкорректное понятие из всех возможных, которые только могли бы выразить его “позитивную” программу. В 90-е годы такими понятиями для него были “консервативная революция” и “национал-большевизм”, но сегодня с ними и с места не сдвинешься, поэтому ничего удобнее “евразийства” ему, действительно, не найти. Евразийство позволяет человеку притвориться и великорусским патриотом, переживающим за национальную идентичность, и широким интернационалистом, влюбленным в “цветущую сложность” мироздания; и православным фундаменталистом, отстаивающим чистоту допотопного обряда, и терпимым экуменистом, призывающим к “диалогу культур”; и белым монархистом, и красным революционером, и т д., и т. п. Именно эта невнятность и аморфность евразийской идеологии, которая под редакцией Дугина вообще достигла предельной валентности, может быть очень удачно использована для личного политического позиционирования, но вместе с тем абсолютно не позволяет создать хоть сколько-нибудь единое движение, способное четко различать “друзей” и “врагов” на длительной дистанции. Когда мифологема Евразии – это и “союз леса и степи”; и нечто третье между Европой и Азией; и Европа и Азия вместе; и Московское Царство; и весь мир кроме Америки – жонглировать им можно как угодно, но разъяснить конечный смысл евразийства совершенно невозможно. И так же как не очень понятно, зачем называть себя “христианином”, если все лучшее в христианстве есть язычество, также не очень понятно, зачем называть себя “евразийцем”, если все лучшее, что есть в Евразии – это именно Азия? Если при столкновении манифестационизма и креационизма, Востока и Запада, Азии и Европы первая сторона всегда права, а вторая всегда неправа, то тогда зачем искать какой-то “третий путь”? Нет ответа на этот вопрос. Совершенно естественно, что православный консерватор может не любить секулярно-либеральный Запад, но из этого не следует, что он должен бросаться в объятия тоталитарно-языческого Востока. В чем же тогда “третий путь”?

Интерес к чтению.

На самом деле Дугин вполне мог бы стать и православным автором, и консервативным. Но для этого ему нужно было бы сделать один, внешне очень простой, но психологически очень тяжелый шаг, особенно для такого человека – отречься от своих прежних идей. Ничего плохого в этом не было бы. Люди не рождаются с правильными убеждениями или не правильными, они к ним приходят. В своей эволюции многие мыслители проходили очень разные этапы, не только отрекаясь от прежних позиций, но и объявляя им серьезую интеллектуальную войну. Лишь бы это не объяснялось политической конъюнктурой, а личным искреннем выбором. У Дугина же все его идеи и тексты продолжают друг друга, а его ученики из ЕСМ могут открыто исповедовать любые из них. Доказательством тому является тот факт, что практически все дугинские статьи и книги, от начала 90-х годов до наших дней, выложены на сайтах Arcto.ru, Evrazia.org и Rossia3.ru. Не говоря уже о том, что он переиздает многие свои тексты в отдельных сборниках. Из этого следует, что он не только не осуждает их, но и видит в них некое достоинство. Но у меня по поводу этих текстов всегда возникал один простой вопрос – а на сколько они интересны тем, кто считает его “философом”, “православным”, “консерватором” и вообще авторитетным автором, будь то юный фанатик, телевизионный журналист или пожилой профессор?

Дугин наставлял две молодежных организации, НБП и ЕСМ, вел лекции в так называемом “Новом университете”, очень много занимался пропагандой среди молодежи – где же тогда хоть какое-то подобие “школы Дугина”? Где те молодые или немолодые авторы, которые бы систематически продолжали его идеи? Но если нет продолжателей, то где же тогда те комиссары, которые могли бы распространять его идеи по миру? Нет ответа на этот вопрос, а значит не очень понятно в чем смысл всех его молодежно-просветительских проектов. Распространять идеи – это значит убеждать других людей, а не устраивать им эпатажные перфомансы.

Дугин сумел получить расположение немногих, но весьма респектабельных журналистов, которые стали его пиарить, а меня всегда поражало, насколько их собственные слова и позиции далеки от дугинских. Например, кто из них реально пропагандирует хотя бы только бренд “евразийства”? А ведь если есть “Международное евразийское движение” и столько сил потрачено на популяризацию этого бренда, то почему кроме Дугина из известных журналистов никто его не воспроизводит? Нет ответа на этот вопрос. Один из самых преданных ему журналистов вел по Первому каналу цикл передач по геополитике, причем, конкретно по противостоянию Англии и России, но угадать в этих передачах влияние Дугина, его идей и терминов, было невозможно. Скорее можно было подумать о влиянии публициста Дмитрия Галковского, который то ли всерьез, то ли в шутку считает Англию главной внешней виновницей всех российских бед.

Но что говорить о фанатичных молодцах и телевизионных журналистах, если даже декан гуманитарного факультета МГУ, пристроивший дугинский центр, не читал его книг? Или все-таки читал – хотя бы тоненькую брошюру “Цели и задачи нашей революции”, где в главе №2 “Новая религия” написано: “Если мы «искуплены» Христом, то на нас принципиально нет греха, и надо смело идти к свету обожения, а не подсчитывать скрупулезно свои несовершенства”. А если читал, то согласен ли он с его тезисами?

Так же и сам “Центр консервативных исследований” при Социологическом факультете МГУ был в определяющей степени создан человеком, весьма далеким от “дугинизма” – журналистом Михаилом Тюренковым, которого связывает с Дугиным приверженность единоверческому согласию русского старообрядчества. Но если бы “дугинизм” исчерпывался единоверием, эта инициатива была бы логична, однако вместе с единоверием в этом центре торжествуют все остальные идеи Дугина. Действительно, начинаешь соглашаться с теми православными, которые упрекают старообрядцев в невнимательности к догматическому содержанию христианской веры. И тем более сомневаешься в сознательности его вроде бы православных союзников, когда этот “Центр консервативных исследований” вскоре после открытия, уже 24 ноября устраивает первую встречу не с каким-нибудь христианским деятелем, а с французским идеологом неоязычества – Аленом де Бенуа, который может быть приглашен в русское православное собрание исключительно в качестве оппонента. Такова реальная сущность этого “центра” – это всего-навсего лишь очередной дугинский клуб, только теперь уже на территории одного из факультетов МГУ, декан которого увидел в любителе Эволы и Кроули “православного консерватора”.

Какова может быть дальнейшая судьба дугинского евразийства в России? Исходя из того, что никакой евразийской школы нет, симпатизирующие евразийству журналисты менее всего распространяют этот бренд, а благосклонные к нему профессора плохо знакомы с творчеством его главного идеолога нашего времени – будущее этого учения весьма туманно. Его идеи не сводимы в ясный кодекс, его противоречия дают себя знать на каждом шагу, его методы невнятны, его последователи не могут образовать масштабную партию. Его сущность абсолютно экстремистская – достаточно процитировать то, что Дугин пишет в недавней статье против либерализма: “Победить это зло можно, только вырвав его с корнем, и я не исключаю, что для этого потребуется стереть с лица земли те духовные и физические земли, которые дали жизнь этой мировой ереси — ереси, настаивающей на том, что «человек есть мера вещей»” (“Профиль” № 12 за 2008 г.). Напомню, что как бы ни относиться к этой “мировой ереси”, жизнь ей дала Европа – начиная с Греции, где софист Протагор привел эту формулу. Означает ли это, что Россия должна сбросить бомбу на ныне православную Грецию? Или обойдемся только США со всеми их приходами РПЦЗ и других Православных Церквей? Старый либерал Александр Янов когда-то говорил, что Дугин отличается от других тоталитарных идеологов тем, что доводит все идеи до конца, но лично я-то как раз не вижу этой последовательности. Например, из приведенной цитаты следует, что только ради искоренения либерализма нужно “стереть с лица земли” Европу и Америку – не так ли? Но согласится ли это открыто признать сам Дугин, а также иные соорганизаторы ЦКИ от декана Добренькова до старообрядца Тюренкова, или нет? Вместо этой похвальной способности доводить идеи до конца я вижу нагромождение идей и слов, спаянных только одной страстью – ненавистью к нормальной человеческой цивилизации, больше ничем.

Аркадий Малер
Iriney.ru