[05.09.2019] Школа Щетинина - тоталитарная секта или интернат строгого режима?

Михаил Петрович Щетинин был не просто самым лучшим на свете учителем. Представьте себе человека, который любит вас безусловно. Как отец, мать, духовный наставник и настоящий друг вместе взятые. Это существо иного порядка — Человек с большой буквы, с которым тебе посчастливилось быть рядом и общаться. Близкий, родной, светлый, мудрый, всегда знающий что сказать и как поддержать. У тебя с ним особая духовная связь. Ты считаешь его Учителем жизни, с момента встречи с ним ты начал жить, дышать, осмысленно видеть будущее, активно интересоваться настоящим. Именно так выглядит в восприятии сектанта типичный лидер тоталитарной секты.

Сейчас мне 36 лет. Я пришла в Центр комплексного формирования личности детей и подростков, когда мне было 12. Почему меня вырвали посреди учебного года, привезли за тысячи километров в станицу Азовскую (Краснодарский край, Северский район) и поселили одну на квартире у какой-то чужой женщины — другая история. Видимо, слава «Школы радости», как её называли в 1990-х, была столь велика, что родные считали правильным такое решение и руководствовались моими интересами. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что раньше мы с мамой тут уже бывали, мне очень понравилось и я сама просила отдать меня в Школу. Не буду рассказывать о системе образования, экспериментах с предметами и отсутствии школьных каникул — всё это не главное. Главное в Центре — это Щетинин и его личные взаимоотношения с каждым учеником. Если эти личные отношения, которые на самом деле есть не что иное, как деструктивная (разрушительная) зависимость ребёнка от взрослого человека, не складываются — ты не будешь учиться в Центре.

Началось всё с собеседования в кабинете директора. Я — девочка-подросток, Щетинин сидит напротив за своим письменным столом. Он спрашивает, что я люблю делать, что мне интересно, что-то ещё... потом подходит близко, гладит по голове и говорит, глядя мне прямо в душу: «Ты хорошая, ты очень хорошая». У меня тут же — слёзы из глаз, в горле комок, невероятной силы восхищение: «Это сказал директор школы?? Я ему так нужна?? Мне никто никогда такого не говорил...» Всё, первый этап под названием «бомбардировка любовью» начат. Любой бывший культист (сектант) скажет, что это повышенное внимание к себе, «любовь», которую ему на первых порах дарили в культе, он не проживал больше нигде. Скажу откровенно, хотя и прошло уже больше 20-ти лет, я до сих пор помню эти сладко-приторные ощущения собственной значимости, безграничных возможностей и неимоверного подъёма от того, что ты наконец попал в мир, который вращается вокруг тебя.

«Бомбардировка любовью» продлится ещё несколько месяцев и будет состоять из плотной опеки более старшими товарищами, более опытными ровесниками, учителями и, конечно, Самим. Кажется, что ты тут самый главный, самый яркий, что Михаил Петрович здоровается с тобой по-особенному. О, мечта любого подростка — столько внимания к твоей персоне! Проявляется это в мелочах: тебя хвалят за всё подряд, на каждом шагу говорят, что вот тут ты сказала настоящую истину, что твоё сочинение-эссе по истории гениально, а рисунок полон духовного смысла, что ты приближаешься к совершенству, дословно: «Ты готова к полёту. Нет, ты уже летишь!». После прочтения таких книг как эзотерическая «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», подобные слова воспринимаются очень серьёзно.

Кстати, отличительной особенностью Центра является то, что вся повседневность густо замешана на эзотерике и оккультизме. В Азовке это проявлялось в виде учения Блаватской, Рерихов, Порфирия Иванова, Даниила Андреева, Владимира Щербакова и ещё уже не вспомню кого. Нам раздавали соответствующую литературу, обязательную к прочтению, — «Знамя мира», «Агни-йога», «Роза мира», «Всё об Атлантиде», «Встречи с Богоматерью», ну и тому подобную ересь. История Отечества и патриотизм, которыми так знаменит Центр, строятся именно на этом фундаменте: атланты, арии, люди-боги, всё во мне и я во всём. Православие встроено в оккультную мировоззренческую систему и не имеет ничего общего с учением о воплощении Богочеловека. Михаил Петрович говорил мне лично, что «православие родилось из язычества, это прямое продолжение древней религии, а Христос учился на Руси, у волхвов». Насколько это полный дилетантизм в знании основ мировых религий, думаю, любому образованному человеку объяснять не нужно.

В посёлке Текос (Краснодарский край, Геленджикский район), куда в конце 1993-го года переместился «педагогический эксперимент» во главе с Щетининым, оккультизм проявлялся во вполне оформленном неоязычестве с реальной верой в тонкий мир, одушевлённую природу, светлые и тёмные «сущности», Сварога, Даждьбога и т.п., а также массой мелких суеверий. На всех этапах директорских увлечений духовными практиками, которые он непременно транслировал своим ученикам, было ощутимо влияние «нью-эйдж» (это я теперь знаю, как оно называется), потому что во главе угла всегда стояли сверхспособности и их развитие. Преподносилось это примерно так: «Если ты будешь «в общем потоке», будешь «строить поле» (биополе), будешь «открыт миру», будешь мысленно сливаться с природой, «с каждой травинкой» — мир ответит тебе, даст умение проникать в суть вещей напрямую, посредством «озарений». Сами собой начнут решаться задачи по физике, кисть будет водить твоей рукой по бумаге, ты сможешь читать чужие мысли, предчувствовать события, замедлять или ускорять время, слышать потусторонний мир. Ты станешь тем самым сверх-человеком — атлантом, арием, гением, которыми и были наши предки-русичи».

Понятно, что звучит странновато и моментами смешно, но дети склонны верить в чудеса, поэтому для нас тогда это было реальностью. В летнем лагере «Журавушка», недалеко от станицы Азовской, ежевечерне практиковался ритуал, называвшийся «провожать Солнце». Почему я говорю «ритуал», ведь можно просто посмотреть на красивый закат, и ничего предосудительного в этом нет? Потому что каждый день перед тем, как выйти на поляну за ограду из плетёной травы, Щетинин говорил, что мы — солнцепоклонники, как и наши предки, и поклоняемся Солнцу, а во время вечерней зари надо мысленно разговаривать со светилом и просить у него прощения и помощи.

Главная скрепа Центра, на которой строились столь важные для секты личные взаимоотношения с Лидером группы — это общие сборы и «философия» в главном холле, а также более дифференцированные у Щетинина в кабинете: студентов, студентов-старшекурсников, лицеистов (школьников), отдельных коллективов (формата «студенты + лицеисты») и т.д. Во время этих сборов Щетинин рассказывал очень образные легенды, с описанием места действия, главных героев, в ролях, с нужными интонациями и паузами — настоящие театрализованные представления. В процессе рассказа мог обратиться к кому-то лично или намекнуть, что всю философию он провёл ради одного человека. Действо происходило под аккомпанемент — Щетинин по образованию учитель музыки, поэтому сам играл либо на баяне, либо на рояле. Мелодия была то спокойной и трогательной, то бурной и яркой, по ходу повествования превращаясь в топот скачущего коня, слёзы девушки, медленную речь мудрого старика. Он рассказывал о героях, о мужестве, о любви, о горе и радости, находя темы и «мыслеобразы» (термин Щетинина), которые задевали за живое, трогали душу, создавали доверительную атмосферу, когда хочется обнять весь мир или бежать его спасать, жертвуя собой абсолютно не задумываясь.

Философия и общие сборы обычно происходили по вечерам, когда в посёлке централизованно отключали электроэнергию (дело было в 1990-х), либо дети сами выключали свет — чтобы зажечь свечи. Свечей всегда было много, помню эти настоящие живые огоньки, уютные и дружелюбные, — для любого человека, а тем более, 13-14-летнего подростка, — самая романтика. Вовлечённость в рассказ была максимальной, захватывающей, образы вставали перед глазами как живые, натурально происходило будто выпадение из реальности, а Щетинин преображался до уровня чуть ли не святого.

Только что я описала вам, как подобные собрания воспринимаются членами секты изнутри. А теперь — горькая правда. Это было не что иное, как сеансы коллективного гипноза, введение в состояние транса, когда отключается рассудок и информация воспринимается абсолютно не критически, вливаясь потоком, минуя стадию «а что это значит?» и «почему именно так?». Все герои и образы, пропитанные эмоциями, музыкой и светом свечей, на самом деле были проводниками нужных Щетинину идей, алгоритмов восприятия и моделей поведения. Главная же цель театрализованного действа под названием «легенда» — установить максимальную степень доверия ребёнка, который в итоге пойдёт за тобой на край света и будет делать всё, что ты ему скажешь.

Вот почему после легенды обычно начинался разбор полётов. С указаниями, кто, где и в чём сегодня «выпадал из общего потока», «не держал состояние», «отрывался от целого» и «был рассудочным». «Отрываться от целого» и «быть рассудочным» было самыми страшными преступлениями, грехами. Первое — это когда ты имеешь мнение по любому, даже самому ничтожному, вопросу, а большинство во главе с Учителем считает это мнение ошибочным. Ну, например, Щетинин запрещает есть мясо — во всём Центре никто не ест мясо — если ты поел колбасы, ты виноват, тебя осуждают все и Сам говорит о твоей вине при всех на общем сборе (вот где начинается ужас для подростка). Сегодня Михаил Петрович заинтересовался анастасианцами — все дети в обязательном порядке изучают «Звенящие кедры России», завтра бесконтактным рукопашным боем — приглашаются специалисты, и попробуй не приди — будешь изгоем, а эта роль в Центре пострашнее роли Леночки Бессольцевой из «Чучела».

Помню, мы смотрели «на общий круг» фильм Мэла Гибсона «Храброе сердце» — кино совсем не для детей, если помните (у нас сидели ребята 6-10 лет). Я ушла, не досмотрев кровавый финал, и долго винила себя потом, что вот, выпала из общего потока, надо преодолеть себя и всё равно посмотреть, как там мучили героя Уильяма Уоллеса. Что значит «мне не понравилось»?! Должно понравиться, потому что Михаилу Петровичу и всем понравилось. Значит, это я делаю неправильно, моё восприятие кривое. Своего мнения не то что нет, а так выстроены алгоритмы восприятия и поведения, что не возникает даже желания, необходимости его иметь. Ты просто привыкаешь не задумываться, а нравится ли тебе эта книга или тот факт, что мы работаем ночью на стройке, или что тебе не хватило ужина — так естественно ничего не хотеть и ничего не решать. Самое страшное, что эта привычка вживляется в самое нутро, не давая человеку быть самим собой. Привыкаешь жить на автопилоте. «Я», как и учил Щетинин, «растворяется в природе» (или где ещё?) полностью. Забываешь вообще, какая музыка тебе нравилась и какое блюдо твоё любимое. Везде и всегда маячит «идеал», с которым привыкаешь сверяться, узнавать, одобрено это блюдо/музыка или нет, и только потом начинаешь хотеть именно это блюдо и именно эту музыку.

«Отрываться от целого» в первую очередь означало «отрываться от Михаила Петровича». К себе он привязывал посредством тех же легенд и повышенного внимания в первый период пребывания в Центре. Любил часто цитировать стихотворение, как он говорил, известного поэта (в Интернете так и не смогла найти первоисточник):

Я до сих пор наивно удивляюсь,

Как прост закон, начертанный для нас:

Я есть, когда с Отцом соединяюсь,

И нет меня, коль обрываю связь.

Конечно же, Щетинин преподносил это как заповедь помнить о предках. Однако смысл стихов гораздо глубже. После переезда директора с группой педагогов и детей из ст. Азовской в п. Текос школа практически сразу получила статус интерната — мы жили круглый год в общежитиях без родителей, бабушек, дедушек, родных и близких. Они только посещали нас, а мы иногда могли съездить домой — что не очень-то поощрялось, потому что во внешнем мире резко «терялось состояние» и потом надо было пройти адаптацию по возвращении. Согласитесь, это многое меняет. В той иерархии, в которой мы находились постоянно, нашим Отцом был сами понимаете кто. Он и стремился к этому всячески, поддерживал соответствующий тон общения, тактильный контакт: мог подойти, положить руку на плечо, на голову, взять за руку, по-отечески приобнять — это было выстраивание отношений Родителя и Ребёнка. А теперь давайте вернёмся к стихотворению, которое нам ежедневно транслировали в мозг: «Я есть, когда с Отцом соединяюсь, И нет меня, коль обрываю связь». В общем, прямой посыл в детские головы никак и ничем не огорчать Родителя. Ещё глубже — считать, что ты полное ничто, если не с Ним и не в Центре.

Ещё надо было обязательно «себя отдавать». «Я есть, когда я отдаю», — учил Михаил Петрович на общих сборах. Декларировался этот постулат как призыв к самопожертвованию, когда надо всё делать для других и не думать о себе: строить новые здания, варить обед (к слову, дежурство на кухне было моим очень частым занятием в 14-16 лет — мы готовили трёхразовое питание на всю школу и затем убирали кухню, мыли кастрюли — всё по-взрослому), учиться и учить, мыть полы, выполнять частные поручения Самого и старших товарищей — студентов, которые в нашей «семейной» иерархии играли роли старших братьев и сестёр, наставников. Всё выглядит красиво, если бы не одно «но»: отдавать себя надо было полностью, не оставляя ничего. Без соблюдения данного условия, по внутрицентровским законам бытия «от Щетинина», ты становился нарушителем самой священной заповеди на свете и совершал самое страшное преступление из возможных (без шуток, так и есть). И тут же получал нагоняй от Учителя за то, что «не держал состояние» и «не был частью единого организма», а был «отдельным». Если ты не отдавал себя «до конца, до самого дна» и «выпадал» из этой бесконечной плотной круговерти стройки, уборки, учёбы, песен, танцев, дежурств, сборов, поездок, то делал самый страшный, постыдный и подлый поступок в своей жизни. Ломка начиналась такая, что и врагу не пожелаешь.

«Выпадать» — то есть останавливаться, задумываться, куда я иду и зачем, и так ли всё, как говорится на словах. Вот Михаил Петрович говорит, что мы строим будущее России, а позволяет 15-летним «девчатам» и 9-летним «парням» таскать вёдра с цементным раствором и кастрюли на 50 литров, надрывая спины и по-женски… и почему-то я, будучи студенткой 2 курса, всё время готовлю на кухне, пока приезжают преподаватели и начитывают лекции. Ну как же… надо же себя отдавать, собой жертвовать. Этому учил великий Учитель. Не забуду, как мы белили балконы в Бетте (населённый пункт в Краснодарском крае, нас туда десантировали учиться и помогать с ремонтом санаторию), и я стояла на строительных лесах на шестом этаже, пристёгнутая страховкой с карабином к прутьям балконного ограждения — больше пристегнуть было некуда, и взрослых, отвечающих за безопасность детей, не было. Махнула над головой толстой кистью с извёсткой, всё потекло, покапало, и вдруг леса сильно зашатались — как я удержала равновесие и не свалилась с балкона, не знаю. Знаю, что никакое ограждение и никакая страховка меня бы не спасли. Я слезла и больше не стала белить — колени дрожали. Тогда мне было 16. И всё равно ведь ужасно стыдилась, что подвела всех, что оторвалась от целого, что задумалась вообще о себе, о своей жизни. Понимаете степень кривизны этой тоталитарной идеологии? Адептов Центра можно бросать на какие угодно амбразуры, на какие угодно стройки — всё будет сделано даже без элементарных условий для жизни, с риском для жизни и здоровья и безо всякого ропота, на одном «состоянии», которое на самом деле есть не что иное, как разрушительная привязка к группе и лидеру.

Именно поэтому было стыдно болеть: как же, я «выпадаю» и не отдаю себя другим! Лечили сердобольные подружки, остальные косились, потому что тем же Щетининым проводилась мысль о том, что причины всех болезней — «потеря состояния» и «выпадение из общего потока». Спустя много лет я пересматривала старые тетрадки и вдруг обнаружила свои девчоночьи стихи самого первого года пребывания в Центре. Каково же было моё удивление, когда я прочитала:

Я есть, когда я отдаю

Себя, любовь и доброту,

Когда я душу отдаю

И людям я её дарю.

А коль себя не отдаю,

То нет меня, я не живу.

А только ходит тень моя,

На самом деле нет меня.

Не знаю как вам, а мне стало жутко от последних строк, написанных подростком 12-ти лет от роду.

Вообще, стоит отдать должное, Щетинин знатный демагог и говорит красиво, проникновенно и обворожительно, из-за чего не только многие дети, но и взрослые (родители, учителя, гости, приезжающие в школу) подпадают под его обаяние, а точнее говоря, влияние, и начинают слушать его сладкие речи и им 100%-но доверять. А смотреть надо на дела, а не на слова. Вот, например, Щетинин часто нам повторял, что мы Личности, что мы великие, что мы несём в себе память предков, потому что за нами целые поколения великих ариев. На практике же всё это быстро переставало иметь значение, если ты «отрывался от целого»: начинал сомневаться, задавать ему или старшим товарищам вопросы и формировать собственное мнение, отличное от мнения Щетинина. Например, вслед за научным сообществом не считал достоверной дешифровку Фестского диска геологом Геннадием Гриневичем, которая в Центре бралась за основу для сдачи экзаменов по истории в высшей школе. Учителю музыки Щетинину понравился «праславянский» пафос, которым напичкана эта дешифровка, — и непроверенная информация тут же внедрялась в программу обучения. Противостоять этому было нельзя, невозможно, потому что это «отрыв от целого», то бишь, неподчинение Щетинину. Вся сладкая теория про Личности и потомков великих ариев работала только в рамках, обозначенных Щетининым. Если ты вдруг решил услышать голос великих предков и проявить свою Личность, говоря, что ты бы хотел преподавать не химию, а математику, потому что она тебе ближе и понятней (все студенты выступали в роли преподавателей для лицеистов-школьников), то Сам взглянул бы на тебя осуждающе и высказал что-то типа того, что во имя Родины нужно, чтобы ты проявил себя именно в химии, а не в математике, и что, к сожалению, ты этим своим несогласием показываешь, что потерял состояние и потому стоит к тебе ещё присмотреться и для общей цели отстранить пока от преподавания вообще...

Идеи декларировались возвышенные и пафосные, но это не больше, чем обёртка для привлечения внимания и получения доверия. Суть Центра не в патриотизме и уважении к личности, как считают многие, кто не знаком с системой изнутри, а в формировании у каждого вновь поступающего ребёнка социальной зависимости, мощной внутренней привязки к секте, преодолеть которую без помощи извне практически невозможно. Ведь если ты попробуешь обрубить эти верёвки, ты уничтожишь сам себя: «Нет меня, коль обрываю связь».

Второй самый страшный проступок в Центре — «быть рассудочным». Надо, наоборот, «жить по сердцу», всегда руководствоваться эмоциями, а не презренным рассудком. Если тебе что-то не нравится в исторической теории, религии, ты чувствуешь, что это неправильно, — отвергни это. Если ты чувствуешь тепло, сердечность и всеобщее единение, как на сеансах коллективного гипноза, то это правильно, прими это. Любую информацию следует пропускать через фильтр своих чувств и ни в коем случае не использовать при этом разум. В общем, самый обычный посыл любого деструктивного культа: не думай! Опять-таки, учитывая общий контекст нашей жизни, всё приятное и хорошее, «по чувству», всегда было здесь, в Центре, а плохое — там, за оградой, во враждебном мире. Разделение чёткое, и нарушать схему нежелательно. Допускать себе внутренний анализ происходящего в Центре — нельзя, это рассудочно, постыдно и греховно. Хотя теперь я понимаю, что даже эмоции в полной мере были доступны только Щетинину, остальным надо было подстроиться и начать чувствовать ровно то же самое. Что и называлось загадочной фразой «держать состояние». Он требовал от нас этого постоянно, ежедневно, и все будто бы понимали без лишних слов, как это. А ведь фраза безликая! На самом деле она работала на уровне рефлекса и означала «думать и делать как хочет Михаил Петрович». Научиться этому следовало на втором этапе после «бомбардировки любовью», когда эмоциональная зависимость уже сформирована, а правильные шаблоны восприятия и поведения внедрены в голову путём регулярных повторений и сеансов внушения в виде легенд и философий.

На втором этапе, уже в Текосе, безусловная любовь людей, ставших мне бесконечно дорогими и родными, вдруг резко закончилась. Наступал новый период моего «взросления», в результате которого надо было научиться «быть в общем потоке», «жить по сердцу» и бороться с «самостью». Сейчас я чётко это представляю, но всё, конечно, было не так схематично и логично. Нагруженный особым смыслом язык — визитная карточка всех сект, он естественно охватывает тебя с утра до ночи, становится обычным, легко и удобно доносит те смыслы, которые понятны только щетининцам. Привыкаешь к нему, как привыкают к бытовому сленгу, не сразу можешь отследить фразы и их значения, пересказать их другими словами. Как значение фразеологизма «бить баклуши» не выходит из значения составляющих его слов «изготавливать заготовки для деревянных ложек», а означает «бездельничать», так и тут.

«Самость» — при первом приближении кажется, что это аналог «гордыни», эгоизм, но когда я вспоминаю, в каких ситуациях это говорилось Щетининым и что он имел в виду, то понимаю, что нет. Гордыня — это превозношение над другими, уверенность, что ты лучше других. Эгоизм — когда человек думает только о себе и не считается с мнением окружающих. «Самость» — это всё, что составляет твоё «Я», всё, что сугубо твоё, «отдельное». Например, в Центре было принято надевать чужую обувь без спроса, пользоваться чужими расчёсками и брать чужие вещи, не предупреждая хозяина. Такой фатальный коллективизм. Я иногда начинала потихоньку бунтовать и не разрешала брать мои туфли, ворчала, если кто-то лез в мою тарелку за обедом (тоже считалось в порядке вещей) — вот такие поступки и вызывали резкое неприятие центровским сообществом и обзывались «самостью». Чтобы сформировать зависимость от группы и получить послушного адепта, Щетинину надо было максимально стереть личные границы, в том числе и через быт.

Когда все перестают уделять тебе повышенное внимание и льстить, тебе это, конечно, не нравится. Я никак не могла понять, что случилось, чем же я так огорчила Михаила Петровича и других очень хороших людей, что они стали частенько смотреть на меня неодобрительно, задвигать с лидирующих ролей на второстепенные и бомбардировать любовью новых учеников, поступивших в школу, а не меня, замечательную. Более того, Сам начал иногда говорить, что я «бываю в тине», но, «сбросив её», я становлюсь «красивой»… Судорожно я начала искать причину, что я делаю не так. И нашла: это всё гордость, это всё поганая «самость». Знать бы тогда, что вот это вот «в тине» и условие, при которой я становлюсь «красивой», и есть формула манипуляции. Мне никто конкретно не объяснял, что же такое означает «тина» — видимо, должно было сработать чувство вины перед людьми, которым я уже чувствовала себя обязанной (они же меня так любили!), и предлагалось самостоятельно отыскать грехи, которыми недоволен Щетинин и его приближённые. Думаю, каковы это были грехи, их всех мало волновало. Главное, чтобы подросток начал испытывать это неприятное чувство неодобрения и всеми силами попытался снова заслужить одобрение «сверху». Если до этого формировали мощный пряник, то теперь пришла пора показать хлёсткий кнут.

А дальше началась жизнь по принципу «стимул — реакция». «Держишь состояние», исполняешь всё, что говорит Щетинин, — Учитель одобряет, улыбается, получаешь порцию внимания. «Не держишь состояние» — много спал, мало работал, да вообще не знаю почему — игнор и выволочки на каждом сборе, публичный разбор по косточкам, иногда прямо обращаясь к виноватому по имени, иногда намёками, в которых — как я теперь думаю — добрая половина, а то и все присутствующие, узнавали себя. Есть у меня предположение, что инициацией от первого этапа ко второму являлись выпускные/вступительные экзамены, переход из статуса лицеиста (ученика средней школы) в статус студента, потому что как только это происходило каждое лето, к новоиспечённым студентам сразу повышались требования: больше делать, быть беспроблемным, никто уже не прилетал на помощь и не хвалил за всё подряд. Первый курс, по сравнению с лицеистами и старшекурсниками, — самый ругаемый Щетининым на сборах. То не так дружно встали в 5 утра, то мало собрали клубники в поле, то плохо выучили историю (не все сдали экзамен на «пятёрки»), то ходили с неровной осанкой и кислыми лицами. Мы же теперь студенты, пример для младших товарищей — лицеистов, и наши предки должны нами гордиться, а мы… всех подводим. Россию подводим, которая ждёт нашего служения. Конкретный случай такого служения — встать до рассвета, лечь за полночь и весь день работать на стройке. А ведь нам было по 12-16 лет. Видимо, такой прессинг позволял прививать подросткам чувство вины на ровном месте, чтобы добиться неимоверного по силе рвения делать всё хорошо и правильно, «держать состояние».

Самое страшное, что эта модель поведения входила внутрь, в самую сущность, в образ мысли и эмоциональные реакции. То есть воспитывалось не внешнее повиновение, которому ты бы смог противостоять, как это делают обычно подростки: «А не хочу и не буду!», а внутреннее, основанное на безграничном доверии Щетинину и внедрённых путём внушения идеях. Становилось страшно до трясучки, до боли, если он проходил мимо и тебя не замечал, или говорил при всех: «Не давит ли на тебя Центр?». Я знаю это по себе и наблюдала много раз у других, как девчонки и ребята втягивали голову в плечи и съёживались. Он же не просто директор школы, он высшее существо, он как раз тот полубог, первозданный арий, который может читать мысли и общаться с потусторонним миром, слышать голоса наших великих предков, святой и безгрешный человек, который не может ошибаться в принципе, нигде и никогда. Он и сам так про себя говорил на тех же сборах: «Я — существо необычное, и это факт». Меня, помню, так потрясла эта фраза, что я аж запомнила её дословно.

Ты думаешь, что всё, что он ни делает, он делает, потому что любит тебя. Даже если это очевидная манипуляция и психологическое насилие. Всё равно. Щетинин хорошо изучил детей и мог легко просчитать реакцию. Именно поэтому самыми преданными адептами становились дети, пришедшие в возрасте от 10 до 16 лет. Все, кто был старше, включая преподавателей, не подчинялись ему так безропотно, и поэтому периодически возникали конфликты с кем-нибудь из педагогического коллектива или с «друзьями» Центра со стороны — например, с родителями и священниками Древлеправославной церкви (староверы из г. Приморско-Ахтарска) или с преподавателями Шуйского и Армавирского пединститутов, филиалы которых были открыты в Центре. Тут обаяние Михаила Петровича давало сбой, потому как педагогов не устраивало, что многие предметы трактовались «по сердцу» и учитель музыки вмешивался в учебный процесс, требуя от студентов учить собственные трактовки, а не факты академической науки. Конечно, после этого преподаватели резко переходили в разряд «чужих», «не наших» людей. Звание академика РАО, которое звучно презентовалось каждому вновь прибывшему коллеге, родителю или корреспонденту, по факту не было подтверждено публикациями в научных журналах (только одним полухудожественным произведением «Объять необъятное: Записки педагога») и не имело отношения к специальным дисциплинам вузовских программ.

Период «стимул — реакция» — переходный. Он определяет, сломаешься ли ты и станешь «своим», без рассуждения принимающим всё, либо в итоге не выдержишь и уйдёшь. Тоже покорёженный, но всё-таки имея право на своё. Длится период долго, может, несколько лет. Почему не возникает желания уйти сразу, как только ты начинаешь систематически недосыпать и быть виноватым за то, что заболел и не поехал собирать яблоки? Потому что внутри — в мыслях и на эмоциональном уровне — к этому моменту укоренилась прочная уверенность в двух вещах. Первое: во всём, что ты видишь как плохое, виноват только ты один, а Центр не имеет никаких недостатков. Второе: только в Центре настоящая жизнь, истинная Россия, за пределами — всё не то, серое, безвкусное, люди не понимают истины, которая открыта только здесь. Там — всё неправильное, злое и против тебя. Если ты туда идёшь, ты предаёшь Россию и навсегда теряешь самое главное в жизни. Ты предатель. Поэтому единственно возможный вариант — адаптироваться к жизни внутри этого мирка, пытаясь вернуть то золотое время, когда тебя все любили, а Щетинин одобрял каждый твой шаг. Альтернативы особо-то и нет: не будешь делать как велит Сам и принято в школе — духовно погибнешь. «Нет меня, коль обрываю связь». Психологически выйти очень трудно, почти невозможно. Изо всех сил пытаешься «состояться», заслужить доброе слово, и так радуешься, если заслужил (например, возвёл кирпичную стену в рекордные сроки). Когда уезжаешь на время домой, тянет в Текос со страшной силой, мысли об уходе отталкиваешь от себя как недопустимые: ведь уходя оттуда, ты отрекаешься от единомышленников, предаёшь дело служения России (больше ей служить-то негде!), да и где ты ещё найдёшь такого великого наставника, как Щетинин?!

Попав в Центр, я растеряла все прежние социальные связи. Я не дружила ни с кем вне Центра, я не бывала нигде без Центра — только дома иногда, с семьёй. Но ни мама, ни папа всё равно в полной мере не понимали всей сакральности того, что, как говорил Щетинин, «нельзя объяснить словами», то есть они всё равно были на периферии моей подростковой социализации. Вся социализация происходила внутри Центра и по его законам, далёким от реальной жизни. В Центре нельзя было обижаться. Вообще, нельзя было сердиться, грустить, быть медлительным — надо было все действия, от разгрузки машины кирпичей до приёма пищи делать быстро и весело. Темп сбавлять — «отрываться от целого»! Если ты шёл к машине с кирпичами шагом, а не бегом — тебя осуждали. Если ты не успел надеть рукавицы — нельзя было отлучиться, чтобы их надеть — этим ты подводил коллектив. Я стирала себе руки в кровь на этих весёлых разгрузках и потом довольная бежала делать что-то дальше. Надеть рукавицы — дело 10 секунд, но твои руки с ранами — это же такая постыдная мелочь в сравнении с общим делом. В Центре я научилась очень быстро есть. Закидываешь в себя кашу, хлеб, заливаешь компот — и опять бежишь «строить Россию» — чего-нибудь шкурить или чего-нибудь красить. Ничего, что от излишней скорости пострадает качество — разобьются несколько кирпичей или поломаются ветки яблонь при работе в совхозном саду — главное, не останавливаться, чтобы не остаться наедине с собой и не начать думать: «А что я вообще тут делаю?..» Подстёгивал нас всегда Щетинин, бесконечно торопил и выговаривал, если что-то было сделано медленно.

В результате личностной трансформации должен был сложиться определённый стандарт человека-щетининца: весёлого, позитивного, быстрого, смелого и решительного, легко подхватывающего любые для исполнения задачи и выполняющего их во что бы то ни стало — даже заведомо вредные или глупые: например, сегодня ночью клеить обои вместо того, чтобы встать завтра утром и поклеить их в течение дня; или собрать персики в саду оооочень быстро (быстрее тех, «кто не из школы»!), но при этом половину помять, так что сок из ящиков ручьём; или «разработать» курс алгебры на две недели, но утрамбовать в эти две недели всю (!) школьную программу (ну а что, для ариев же нет ничего невозможного). Меланхолики и флегматики сразу отметались как неблагонадёжные — даже нет, не так — меланхолизм и флегматизм отметались как невозможные свойства темперамента в системе координат Центра. Даже если подросток был по складу медлительным и задумчивым, в результате он должен был «состояться» и стать быстрым и «открытым миру» «лидером», готовым к любым поручениям Генерального (одно из общепринятых наименований М.П. Щетинина в среде учащихся), не создающим проблем своими размышлениями «вразрез общему потоку».

Чем больше ты становишься «своим», тем больше с тебя начинают требовать. Наконец дело доходит до того, что вдруг понимаешь — ты должен не только делать, но и думать, как надо. Нет, не просто говорить, что от тебя требуется, — а пропускать сквозь себя, врать самому себе до такой степени, чтобы сам в своё враньё поверил. Повернуть мысли и чувства вспять, по новому руслу: стать из флегматика сангвинником, а вместо лета полюбить осень. То, что сложилось до Центра в твоей жизни естественным путём — характер, склонности, индивидуальные черты — ты обязан научиться менять на усмотрение Щетинина. Начался самый страшный период моего пребывания в Центре — вторжение в мысли и манипуляция чувствами.

Многие, кто посетил Центр, отмечают удивительное дружелюбие и улыбчивость ребят, которые встречались им во время экскурсии по корпусам и территории. Я сама так делала: улыбалась всем гостям, потому что Щетинин учил нас таким образом презентовать Школу. Более того, даже если бы тебя напрямую спросили, что здесь не так, и у тебя было бы, что ответить — ты бы всё равно говорил, что в Центре истина и настоящая духовность. Потому что если скажешь плохое — это предательство. Даже если у тебя всё ужасно, хуже некуда — не принимают в коллективы (об этом позже), ты изгой и только что при всех Щетинин на сборе сказал, что ты поверхностный, рассудочный человек и отрываешься от целого (а это самый страшный грех, как мы помним), ты всё равно «чужим» скажешь, что здесь истина и настоящая духовность. Потому что это у тебя проблемы, это ты провинился, это ты недоделанный, а Центр — высокодуховен и идеален. Привыкаешь всё время себя деформировать, постоянно забивая свои настоящие, естественные, мысли и чувства, привыкая думать и чувствовать так, как велит Щетинин.

Активный прессинг начался после того, как я пришла к православной вере. Однажды я долго была дома и там случился осознанный приход в Церковь, с первой исповедью, Причастием и практикой поста и молитвы. Открылся новый мир, я впервые почувствовала колоссальное облегчение, свободу, я открыла священнику мучившие меня вопросы и он ответил на них просто и легко. К очередному отъезду в Текос у меня в сумке лежали: Закон Божий, жития святых, несколько брошюр и иконы для того, чтобы поставить их на своей тумбочке. По приезду я невольно начала сравнивать и сопоставлять то, что слышала и видела, с христианством, и впервые обнаружила, что далеко не всё могу принять, потому что язычество и магия с чтением мыслей, умением предчувствовать и прочей оккультной практикой — не просто не соответствуют учению Церкви, а прямо запрещаются, как опасные занятия.

И всё бы ничего, через какое-то время я смогла определиться и решила, что всего-навсего не буду читать «Русские Веды» и неоязыческие романы Юрия Сергеева, но при этом буду продолжать «строить Россию», «служить людям» и жить по совести. Но не тут-то было. До Щетинина дошла информация, что я слишком углубилась в Православие и слишком вышла из-под контроля. Интересоваться чуть-чуть, внешней обрядовостью, — даже приветствовалось, а вот углубляться, переставать верить в сверхчеловеков и начинать фильтровать информацию, идущую от Учителя, — это уже было наказуемо. Как происходил процесс применения кнута в моём случае, можно проследить через дневниковые записи того периода.

Цитаты из моего дневника:

«Я в нашей школе, как трудный ребёнок. Вечно со мной какие-нибудь проблемы: то я «капризничаю, обижаюсь», то «сомневаюсь в пути», то «злюсь», так говорит Михаил Петрович. А я не хочу быть такой, не хочу! Я хочу соединить школу и Церковь, во что бы то ни стало понять, в чём суть, соль всего...»

«Сегодня вечером был общий сбор. Михаил Петрович говорил о пошатнувшемся состоянии всех студентов и лицеистов. Обращался ко мне, спрашивал, не отсекаю ли я корней, не отсекаю ли религии предков, религии дедов — язычества? Говорил, что это великая, святая, огромная религия, что последние два тысячелетия — только отблеск, а язычество — то, что было ещё раньше, ещё глубже, в веках. Что Христос — посланник ариев, что Он учился у волхвов Руси, что существовали люди-боги, что движение против солнца по алтарю — неверно...»

«На днях М.П. сказал: «Глубоко верующие своим несогласием с тем, что происходит на круглом столе, рушат поле! Надо не сопротивляться и не слать стрелы, а соединять. Вы, верующие в букву, всё фарисействуете, хотя сам Христос учил: "Не закон, но благо!"». Причём как он это говорил! Зло и раздражённо. Всё это происходило на круглом столе по истории».

(Был разговор наедине с Щетининым, он вызывал меня к себе в кабинет.)

«М.П.: – Христос принёс нам религию, которая есть продолжение язычества, она — росток древней нашей веры.

Я: – В таком случае, кто же Христос?.. Пророк или кто?

М.П.: – Я тебе не Попов Вася, которому ты можешь говорить, что хочешь!

Я: – Простите…

Михаил Петрович продолжал говорить, что я мешаю своим отрицанием, неприятием, что я выискиваю одни недостатки и их постоянно держу, пульсирую, убеждал, что православие — искажённая религия, что не Христос написал учение, а ученики Его. М.П. говорил, что вот недавно ему подарили Евангелие, что он начал читать его. А потом он взял в руки эту книгу и говорит: – Ну вот, книга… я читал её, но не нашёл для себя ничего полезного.

М.П.: – Ты же сама понимаешь, что так долго продолжаться не может? Понимаешь?

М.П.: – Да…

В самом конце нашего разговора М.П. подошёл ко мне и стал гладить по голове, и потом сказал:

– Иди… дщерь непослушная».

Вот это «дщерь» — тоже, кстати, очень показательно. Мне на тот момент было 14, Щетинину — больше 50-ти. Это для понимания, насколько велика в данной ситуации сила воздействия опытного взрослого на неопытного подростка, который вообще не просекает манипуляций, привык уважать и слушаться старших (ещё советское воспитание) и эмоционально очень привязан к этому взрослому, как к отцу, наставнику и духовному учителю. В общем, мне открытым текстом было сказано: так долго продолжаться не может, ты не можешь не соглашаться с тем, что я говорю и считать иначе. Ушла я тогда из его кабинета с твёрдой решимостью работать над собой изо всех сил, чтобы не «пульсировать отрицанием» и чтобы он на меня не злился.

Так я оказалась перед новым открытием: нельзя иметь своего мнения. Совсем. Даже то мнение, которое сформировалось само собой и не очень зависит от твоего волеизъявления. Знаете, это как требовать от человека полюбить синий цвет вместо красного: «У тебя должен быть любимым синий цвет!» Ты и пытаешься это сделать с собой. Изо всех сил. Потому что в системе Центра красный цвет — это грех, порок и несовместим вообще с пребыванием в нём. Подмена такая основательная, что же такое грех, что такое «плохо» на самом деле. Мерило — даже не общечеловеческие ценности и не личная совесть каждого, а Михаил Петрович Щетинин. Он — твоя совесть, определяющая, что такое хорошо и что такое плохо.

Степень внутренней деструкции колоссальная, разрушение всех внутренних механизмов. Ты пытаешься любить ближних, быть отзывчивой, хорошо работать в саду, качественно мыть полы в корпусе, ответственно готовиться к экзамену и преподавать лицеистам биологию. Но наступает вечер, зажигаются свечи, Щетинин начинает «осмысление дня» и обязательно вспоминает про Сварога, про травинку, с которой надо слиться и раствориться в ней, про Солнце, к которому надо обращаться, про то, что Христос был блондин и 7 лет учился на Руси, а заканчивает тем, что «пришло на Русь христианство и стало играть отрицательную роль». А потом сканирует пространство каким-то своим «третьим глазом», улавливает что-то там «в тонком мире» и начинает бить по несогласным (в моём случае это была тема язычества, в других случаях — «неправильные» мнения других детей): обращается при всех ко мне лично, рассказывая в сто пятьдесят первый раз, что христианство выросло из язычества, а я делаю плохо, что отвергаю религию предков, а боги реально существуют и имеют иерархию: за Землю отвечает Перун, за Солнечную систему Сварог, а за галактику кто-то ещё, уже не помню. Над всеми богами стоит бог Род, он управляет Вселенной.

Все вокруг смотрят, осуждают и мотают на ус, что я теперь в аутсайдерах. Когда мы расходимся после сбора, в среде коллектива готова установка, кого следует задвигать в последующий период времени. Все были подвержены этому «коллективному разуму», которым управлял Щетинин, напрямую указывая, кто тут «выпал из потока», и игнорировали неугодных, потому что так исподволь указывал великий Учитель. Очень «в тему» Щетинин трактовал фразы «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» и «подобное подобному», давая понять, что если ты водишься с тем, кого он назвал «потерявшим состояние», то ты тоже попадаешь в этот разряд. И так оно и было! Если ты начинал близко общаться с отверженным, коллектив начинал шарахаться и от тебя, а Щетинин начинал тут же прессовать на предмет «несоответствия». Под игнор была подведена идеологическая база, звучавшая на сборах и философиях следующим образом: «Если элемент отвергает целое, то целое отвергает элемент».

Если же отверженный «исправлялся», переставал задавать вопросы и действовал исключительно «в общем потоке»: признавал язычество своей религией, учил историю Отечества, которую трактовал вкривь и вкось учитель музыки Михаил Щетинин, реально верил в сверхспособности, точно выполнял поручения Генерального и работал столько, сколько было надо, то тогда всё становилось на свои места. Опять на общих сборах Щетинин говорил, что вот такой-то «пошёл», «состоялся», «держал общее поле», менялось и отношение коллектива — становилось тёплым и благосклонным, и появлялись новые возможности. Например, возможность стать директором лицея, у которого было больше организационных обязанностей, нежели чёрной работы, или возможность участвовать в концертах.

Таким образом, вариантов было всего два: либо безоговорочно принимаешь всё, что говорит Щетинин и тогда ты хороший, либо что-то не принимаешь, думаешь по-своему и тогда ты плохой. Я же, по наивности, долго пыталась достичь объективно невозможного: сохранить в душе своё — веру в Христа как в Бога (ну нельзя же, в конце концов, вывернуть себя наизнанку) и при этом «служить людям и Родине», находясь в Центре. Считала только себя виноватой в том, что этого не получается и Учитель мной недоволен, и оправдывала всё, что бы он против меня ни предпринимал, сколько бы бесед на предмет «несоответствия» ни провёл и как бы при всех ни отчитывал. Доверие ему было абсолютным. Мысль о том, что Щетинин — взрослый сознательный человек, и морально давит на меня, 14-летнюю девчонку, организуя травлю, прививая чувство вины и принуждая сменить религию, мне не приходила никогда.

Тут ещё такой момент. Несмотря на осознание себя христианкой, я продолжала прилежно учить историю, в том числе и про древних славян, и на экзаменах рассказывала об их религии, то есть не «отрицала религию предков», как явление вообще, как часть истории, не бунтовала, пытаясь кого-то переубедить или утверждать, что предки были глупцы и злодеи. Я вообще своими мыслями относительно «обучения» Христа на Руси у волхвов поделилась всего пару раз с подружкой, а потом несколько лет молчала как рыба, потому что понимала, что моё «несоответствие» бросит на друзей тень и они так же окажутся в изгоях. То есть Щетинин не мог упрекнуть меня в проповедничестве, что я переманиваю его адептов. Главная моя вина была в том, что я верю в Христа как Бога в принципе, умом и сердцем, и не верю в Перуна, Сварога и Даждьбога как в реальных богов. Теперь я думаю, что даже и это было не главным — главное, что я путём собственных, личных, независимых убеждений уходила от полного контроля. Потому что других Учитель ругал ровно точно так же, но уже за другие убеждения, которые не входили в его систему, — да хоть за ту же колбасу, которую кто-то поел украдкой, или за то, что кто-то недоволен сокращением количества занятий в пользу циклевания полов посреди учебного года, — всё как под копирку: «рушишь поле», «выпадаешь из процесса», «теряешь главное», «не живёшь по сути».

Попробую объяснить, почему роль изгоя в Центре была пострашнее, чем в «Чучеле» у Леночки Бессольцевой. Когда определён враг — он тебя бьёт, он тебя подставляет — бороться легче. Ты не сомневаешься, что тебя ненавидят, и внутри тебя растёт герой за правду. Ты уверен, что ровесники над тобой смеются, обзывают и пинают, а ты не виноват. Когда всё определённо, переносить агрессию легче. Здесь же Щетинин ведёт себя крайне непоследовательно: на словах заверяет в том, что ты личность и образ предков, а на деле давит и не допускает малейшего шага в сторону. На словах любит всех и каждого, но при этом дети спят ежедневно по 5 часов, едят как придётся, не имеют личного времени (а если и есть час-другой, то он уходит на стирку, штопку и прочие необходимые для жизнедеятельности дела), а в образовательном учреждении нет в штате медицинского работника. Всё настолько амбивалентно, ты постоянно пребываешь в раскачанном состоянии, потому что Щетинин целенаправленно запутывает тебя. Утром улыбается и здоровается, обращаясь по имени, а вечером говорит, что ты здесь лишняя. Конечно, поначалу ты пытаешься найти причину, что послужило такой перемене, в чём твой прокол, но когда это происходит месяцами и годами, понимаешь, что бесполезно, что это просто такой способ держать тебя постоянно в разбалансированном состоянии. Точнее, ты понимаешь это только после ухода из секты. Пока ты в ней, ты думаешь, что Михаил Петрович свят. Что бы он ни делал и как бы тебя ни ругал, всё делает ради добра — тебя, никчёмного и неправильного, отечески исправляет. Ты любишь его как отца и наставника несмотря ни на что. Как в романе Оруэлла «1984», помните, главный герой после всех издевательств вновь видит того, кто его сюда поместил и кто руководил пытками, и когда тот гладит его по голове, Уинстон вдруг испытывает к нему уважение и благодарность?

Кроме того, в «Чучеле» есть, куда сбежать. Здесь, как вы помните, создан свой микромир и он ограничен территорией школы. Ты не можешь выйти вовне за помощью, это равносильно умереть, очень страшно. Ты не можешь рассказать обо всех перипетиях доброму дедушке — да хотя бы потому, что даже не понимаешь, что вообще происходит и какими словами это описать. Рациональный максимум, который можешь сформулировать, это та информация, которую тебе ранее сказал сам Щетинин: «У меня личностный кризис, я не справляюсь с задачами». Тебе всего 15, кто тебе поверит, что взрослый дяденька с непререкаемым авторитетом внедряется в твои мозги и требует от тебя думать и чувствовать, как хочет он? Здесь ты в подвешенном состоянии, постепенно становишься никому не нужен, постепенно от тебя отворачиваются все, потому что ты же не исправляешься: не признаёшь развитие сверхспособностей и молча «пульсируешь» при помощи православного мировоззрения своё «несогласие». В итоге получается так, что ты оказываешься вообще НИГДЕ — ни там и ни здесь, один на один со своими проблемами, в глубокой депрессии от безысходности и ощущения себя полным ничтожеством. Центр не просто занижал самооценку, он её уничтожал как явление.

Для этого применялась тяжёлая артиллерия. Чтобы «смирить» очередного гордеца и заставить быть как все, во время очередной «реорганизации» — это создание новых коллективов формата «студенты + лицеисты» с переселением по комнатам — вдруг получалось так, что тебя не распределяли ни в какой из коллективов. Никто не хотел тебя брать и для того, чтобы получить пропуск хоть куда-нибудь, надо были пройти серию «собеседований», на которых старшие студенты (более посвящённый, приближённый к Щетинину уровень) и Сам лично обсуждали твои косяки долго и серьёзно, вызывая на откровенность, давая понять, что все тебя, конечно, любят, но ты должен делать так-то и так-то. Подобный мозговой штурм, точнее, натиск, обычно срабатывал, ибо ситуация для подростка стрессовая и он был особенно уязвим в такие моменты.

Быть «ни в каком лицее», помимо всеобщих косых взглядов, означало, что у тебя возникают проблемы и чисто бытового порядка. Вся жизнь Центра строго регламентирована, всё организовано по строгому расписанию: вот сейчас обедает коллектив №1, через 15 минут — №2, ещё через 15 — №3. Если ты ни в одном из них, ты не знаешь, когда идти есть. Если приходишь, может не хватить тарелки, места. Лекции и все занятия — аналогично. Ты даже не можешь ни к кому «присоседиться» побежать на зарядку — этого не допускается. Получалось такое мощное воспитание коллективом, когда каждый шаг через всеобщее осуждение. Притом ты-то абсолютно уверен, что сам виноват, оттого ходишь как побитая собака и стараешься быть тише воды, ниже травы. Исход собеседований предполагал два варианта: либо ломаешься, соглашаясь с необходимыми условиями, либо пытаешься доказать, что и рад бы, да не можешь, но всё равно любишь Россию! Но второй вариант Щетинина и «свиту» не устраивает, поэтому тебе предлагают поехать домой. Подумать о жизни и, возможно, в будущем вернуться в это священное место. Ты в ужасе, ибо привязан к группе крепко-накрепко, но всё-таки деваться некуда, потому что… ну некуда деваться.

В моё время (1990-ые) ещё открыто из школы не исключали, поэтому иногда изгой продолжал жить рядом, ходя тенью по округе, постепенно превращаясь в забитое и жалкое существо. В основном дети не выдерживали и уезжали домой. Бывало, что Щетининым создавались отдельные коллективы из таких вот отверженных, и это тоже было ужасно, потому что всё равно их презирали все остальные. Надо было дожить до следующей реорганизации. Если кто в период «отвержения» исправился, стал «проявлять себя» ярым поборником Центра, его переводили обратно в разряд «хороших» и восстанавливали в правах наравне с остальными.

А ещё случалось, что отвержение длилось годами и ребёнок не мог уехать никак — обычно по внешним обстоятельствам: либо родители считали, что он должен доучиться здесь и получить диплом о высшем образовании (и отсрочку от армии), либо ехать было просто некуда — дома его не ждали. Вот тогда приходилось заниматься внутренней деформацией и приучаться врать себе и окружающим. Утончённое избиение души приносило свои результаты. Я видела не раз эти «преображения», когда живая индивидуальность превращалась в очередной типаж человека-щетининца, поразительно похожего на тех, кто уже прошёл этот путь до него.

Бывший сектант-иеговист Иван Ширяев в одном из интервью сказал, что ведущим чувством в культе является страх и чувство вины. Да, мы так и жили. Гостям улыбались, а сами постоянно боялись, чтобы нас не осудил Щетинин и не «отбросил общий поток», чтобы не погибла Россия, чтобы тёмные силы не истребили школу и так далее и далее. Михаил Петрович любил нагнетать на сборах студентов про эти самые тёмные силы, которые хотят уничтожить Центр, он чувствует их вот в эту секунду, сейчас, зло вползает в эту аудиторию… и поэтому мы все должны непременно держать состояние и быть целым. Одному парню с больным сердцем стало плохо на одном из таких сборов, он рухнул на пол, потеряв сознание. Его отнесли в комнату к парням, пара человек пошла с ним, остальные продолжали сидеть в кабинете Щетинина как ни в чём не бывало. Show must go on, чтобы там ни случилось с отдельным человеком.

Он учил нас, что всё в мире взаимосвязано: «Тронь былинку — упадёт звезда». Наши «чёрные мысли» о недостатках Центра и плохие поступки в виде недостаточной «отдачи себя» и есть прямая причина того, что идёт война «ворогов», «тёмных сущностей» с Россией, что народ наш погибает. Дело было в 1990-ые, жизнь в Российской Федерации и впрямь была несладкой, но ответственность за происходящее Щетинин возлагал на нас. Своим хорошим поведением мы должны были победить сражение в потустороннем мире, поддержать «воинов света» и спасти Россию. Естественно, мы всё время прокалывались в этой великой борьбе, отчего в мире случались войны, катаклизмы и мало заметные непосвящённым, но очень глобальные поражения в «духовном мире», которые безошибочно чувствовал Генеральный.

То начинал говорить, что всё, он отходит от дел, отныне мы должны будем сами управляться со всем, рулить учебным процессом, воспитывать лицеистов, общих сборов больше не будет... Все напуганы, не могут понять, чем они так провинились, начинают уговаривать большого дядьку не уходить, не бросать нас! Плачут, поют ему дифирамбы, как он велик, хорош, что без него мы никак. Он сидит и млеет — вот прямо видно, как он наслаждается эмоциональным всплеском и следующим за этим актом восхваления Учителя.

На концертах, которые часто происходили у нас во время праздников и значимых событий (день рождения Михаила Петровича, 9 Мая, Новый год, выпускной, приезд важных гостей) долгое время центральным элементом был рассказ про Воиславу — древнюю славянку, которая добровольно взошла на погребальный костёр за погибшим в бою мужем-князем. По сути, в этой сценке, рассказанной в ролях самыми приближёнными к Щетинину «девчатами» и «парнями», поэтизировался языческий обряд убийства жены вместе с умершим вождём, а также самоубийство на почве любви. Её там, Воиславу, ещё пыталась остановить мама, крича: «Доченька!», на что Воислава отвечала: «Не надо, мама. С ним пойду в страну святую, без него не жить мне, лада». Теперь я думаю: куда смотрели родители, учителя и другие взрослые, сидевшие тут же, когда вся эта деструктивная пропаганда лилась со сцены в уши детей и подростков?

Жить просто и радоваться здесь и сейчас со временем отвыкаешь. Привыкаешь всегда всё «выстраивать», стремиться к чему-то, работая над собой, ещё больше «отдавая себя», а тебе опять говорят, что ты топчешься на месте, что ты болен «самостью», и так по кругу. Достигая цели, ты не в состоянии насытиться и отдохнуть, а думаешь, как бы достичь цель следующую. Вечное ожидание завтра, которое никогда не наступает. Щетинин часто повторял, что «русские всегда живут в завтра» и «надо работать на будущее». В этой гонке за прекрасной будущей Россией мы бесконечно болели вшами, стрептодермией, чесоткой, микозами, отравлениями, воспалениями лёгких, у девочек были проблемы с женским циклом, у мальчишек надорваны спины, про травмы и простуду с осложнениями вообще молчу. Всё это считалось в порядке вещей — ну не держал состояние, чего с тебя взять… сам виноват. У меня было карманное средство от вшей — карандаш от тараканов/вшей/крыс и мышей — помните, такие китайские убойные штуки в 90-ых, в синеньких упаковках с иероглифами? Ещё было два штатных пузырька: с борным спиртом и с муравьиным — один от отита, другой от невралгии, потому что без конца продувало, когда идёшь из душа с мокрой головой по сквозному коридору в свою комнату или после купания в холодном душе, потому что горячая вода в накопительном водонагревателе закончилась. В более тяжёлых случаях помогала йодовая сетка, которую мы приноровились друг другу рисовать. Один раз на фоне нелеченной простуды воспалились лимфоузлы подмышкой, стали красными сосуды по всей правой руке и разнесло её так, что пальцы торчали и я не могла есть, ела левой рукой. Лечила меня подружка, делала эту самую йодовую сеточку и водила кормить.

Как-то нам поручили разобрать завалы старой полусгнившей одежды на чердаке и сжечь их на костре. Вещей была гора, их всегда было очень много, потому что после реорганизаций и переселения по комнатам регулярно оставались «ничейные» сумки и их относили наверх, чтобы не занимали место. В результате после выполнения этого поручения у девчонок появились бельевые вши (особенно пострадала девочка, которая кидала вещи в костёр). Когда мне сказали, что, возможно, есть такая вот напасть, я вооружилась утюгом и сказала, что не сдвинусь с места, пока не продезинфицирую все свои вещи. «Старшие товарищи», зашедшие в этот момент в комнату, были очень возмущены, потому что я занялась личным делом вместо того, чтобы ехать в совхоз собирать яблоки.

А ещё постоянно хотелось спать. Недосып через год-другой становился хроническим, выезжали только за счёт юности и драйва. Хотеть спать, кстати, тоже было нельзя: наш «Отец» на сборах говорил, что когда у кого-то слипаются веки, это признак невключённости в пространство и потеря состояния.

На особых правах находилась лишь группа наиболее приближённых к Щетинину «девчат» и «парней» (в основном «девчат»), которые удостоверили свою верность Учителю и Учению и которых он сам приблизил к себе. Они составляли отдельную касту и участвовали в управлении, имели статусы директоров лицеев, ведущих педагогов-предметников, имели возможность полноценно учиться, посещая лекции преподавателей, которые приезжали к нам из других городов. Физической работы в жизни «избранных» было в разы меньше, они не выматывались настолько на кухне, стройке, уборке, ночных дежурствах и т.д., жили отдельно и могли спать/есть в менее регламентированном режиме.

Систематическое переутомление рядовых адептов считалось необходимой жертвой во имя Родины, преподносилось наравне с подвигом Александра Матросова или Николая Кузнецова. Щетинин, взрослый человек, педагог, использовал своё знание детской психологии и идеи патриотизма для того, чтобы выжимать из детей максимум, а затем заменять их другими. Потому и не случилось никакого триумфального распространения «системы Щетинина» по всей России, как он обещал, — потому что не было никакой педагогической системы. Был культ Щетинина, исключительно одного человека, всё держалось только на нём, все верёвочки сходились к нему, он выступал главным кукловодом.

В самом конце я начала его панически бояться и избегать. Появился почти животный страх. Руки холодели, сердце выпрыгивало, я начинала заикаться. Своими словами, взглядами, «отеческими» рукопожатиями и объятиями он вторгался в мой внутренний мир, в мои мозги, словно прочитывал меня насквозь и узнавал, что я опять «не вписываюсь в общий поток», начинал на меня как-то влиять, скрыться было невозможно, мысли путались, а на уровне эмоций — страх, смятение, потеря контроля над ситуацией. Периодически он пытался приблизить меня к себе, чтобы я вошла в состав его «свиты»: звал работать на «гостевую кухню» (была отдельная кухня для Щетинина и гостей), накрывать и убирать его обед и ужин, ходить по округе с ним и ещё парой старшекурсниц. Видимо, таким образом должен был сработать «пряник», память о том блаженном времени, когда меня все любили, а Михаил Петрович только хвалил и восторгался моей гениальностью. Меня такое плотное «приближение» пугало до дрожи, я уворачивалась от любых его форм, потому что он всё равно пытался меня прогнуть своей проповедью оккультизма и вёл себя при небольшом круге приближённых людей как-то очень странно, нёс откровенный бред. Например, мы ходили вчетвером (две студентки из «свиты», я и он) по строящемуся зданию, он смотрел с высоты второго этажа на лес и говорил, что это на самом деле не деревья, а сущности, похожие на дым, что они колышатся и он видит это, и может с ними взаимодействовать, общаться. Я ещё, помню, посмотрела на тех двух студенток и вдруг поняла, что они ему реально верят и воспринимают этот поток сознания за чистую монету. Ещё точно знаю, что многие девушки, старший курс (17-20 лет), делали ему массаж, регулярно при мне передавали кому-нибудь, что «тебя зовёт Михаил Петрович делать массаж». Я всё боялась, что меня тоже когда-нибудь позовут, но слава Богу, этого не случилось.

Когда наконец пребывание в Центре становится совсем невыносимым, остаётся два выхода: либо выйти в страшный внешний мир и стать предателем, либо уйти насовсем отовсюду радикальным способом. Так как второй вариант для меня как христианки был неприемлемым, я выбрала первый. Пошла к Михаилу Петровичу с последним разговором, попрощаться и попросить прощения, что не смогла, не справилась, не оправдала его надежд. Сидела размазывала сопли и слёзы, говоря, как же я буду в этом внешнем мире, в этом страшном чужом мире… а он взял и сказал: «Ну не уходи». Тут меня как прорвало, зарыдала в голос, не видя ничего перед собой: «Но Вы же говорили!» — потому что накануне он сам вызвал меня на очередную серьёзную беседу и поставил жёсткие условия: либо уход из школы, либо «полностью здесь», принимая его взгляды на жизнь. И вот я пришла к нему со своим решением, выстраданным кровью, а он опять со своей коронной амбивалентностью. Потом ещё говорила, что я не специально верую во Христа, что я не рассудком это выбрала, что я сердцем выбрала, как Вы учили, «жить по сердцу»… Что тут с ним сделалось! Он стал хохотать в полный голос, закатываясь, утирая слёзы, смеялся долго и смачно. Мне было 16, стояла как оплёванная и не могла понять: я вроде как душу открываю, говорю о самом сокровенном, а он смеётся надо мной?..

Конечно, трудно в последний раз уезжать из Текоса. Жалко расставаться с друзьями. Жалко отрываться от тех, к кому привык, как к своей семье. Если бы Щетинин меня не прессовал, я бы осталась, точно. Но теперь думаю: как же хорошо-то! Лучше жить в настоящем неидеальном мире и быть собой, учиться принимать решения и не оглядываться на Большого Брата, чем вариться в сладком яде, отравляясь им всё больше и больше, корёжа себя до неузнаваемости и теряя веру в человечество.

Закончу свой рассказ легендой, которую помню очень хорошо. Да, той самой гипнотической легендой, которыми нас обрабатывал Щетинин, достигая через милые и добрые рассказы внедрения нужных ему стереотипов поведения и шаблонов мышления. Как же сильно отличается восприятие одного и того же явления, когда ты внутри секты и когда ты вне её! Пусть это будет наглядной иллюстрацией, как можно воздействовать на детскую психику благими с виду намерениями. Итак, бонус для тех, кто учился со мной в Центре в одно и то же время, наверняка многие узнают сюжет.

Декабрь 1993-го, самая первая «выездная школа», главный корпус в Текосе, вечер. Горы снега за окнами, была очень снежная, нетипичная для Краснодарского края зима. Мы сидим в комнате, которую позже перестроят в жилую, а коридор расширят в малый холл и поставят там рояль. А пока — нет ещё ни ремонта, ни ярких красок витражей и дерева в отделке, казённые полы и стены, но такие родные и замечательные. Стулья расставлены по периметру, Щетинин тут же в общем кругу, молодой и ещё без фирменных седых усов (тогда ему 49 лет), с блестящим баяном. И вот начинается неторопливый рассказ… Музыка красивая и голос такой динамичный, живой, ты вроде как смотришь на Учителя, а на самом деле там, в сюжете. Маленькая избушка стоит одиноко в лесу (идёт подробное описание леса, деревьев, неба — всего), и вдруг однажды её посещает ветер. Сильный, весёлый, бодрый. Он залетает внутрь, гоняет по углам, распахивает окошки, вносит радость и — по степени экспрессии рассказчика — приводит избушку в восторг. Им хорошо, она радуется, она полна жизни. Всё описывается очень ярко и в красках, в подробностях — где какая ставня стукнула, как шумели верхушки сосен, музыка опять же помогает концентрации внимания. И вот, наступает момент, когда ветер вдруг… улетает. Избушка тоскует, ей грустно, она ждёт его. Она очень ждёт его. Всё остальное для неё становится неважным, несущественным. Вся жизнь её превращается в ожидание ветра. И вот, он снова прилетает. Избушка счастлива. И потом опять улетает. Избушка в печали. Так продолжается много раз, пока слушателям не становится очевидной мораль сей басни: смысл жизни избушки в ожидании внимания ветра. Что, собственно, и резюмирует Щетинин: «И путь твой, чтобы терпеть и ждать, когда ветер залетит ещё разочек». Всё, в сознании подростков чётко зафиксировалась модель таких же взаимоотношений с Учителем. Он специально разыгрывал свой спектакль в нужных ему манипулятивных формулировках: ветер называл местоимением «он», а к избушке обращался напрямую — «ты», то есть каждый из присутствующих автоматически ставил себя на её место, таковы законы человеческого восприятия.

Вот скажите мне, взрослые люди, что эта легенда значит на самом деле?.. А мы-то тогда — девчонки 12-15 лет, нас ничего не смущает, мы понимаем её без взрослого подтекста, только как красивую сказку и наставление. Конечная фраза щетининского театра одного актёра завершается тоже очень продуманно: «И, может быть, всю философию я провёл ради одной дивчины... и если она услышит меня, я буду счастлив». Всё, каждая девочка из присутствующих эту тень на плетень восприняла на свой счёт. Я это знаю, мне рассказывали потом, что фраза была обращена непосредственно к ней, а не к кому другому.

Про Щетинина ходило и ходит много разных слухов. Я намеренно не упоминаю про них, потому что решила рассказать только свою историю, то, что было со мной, что я видела своими глазами. Кто-то думает, будто весь ужас в том, что страшные слухи могут быть правдой, а я думаю, что весь ужас в реальном контроле над душой человека, в формировании мощной зависимости от Щетинина и Центра. Внутренняя перестройка души таким образом, что настоящий человек, с его характером, складом, желаниями и способностью говорить «да» или «нет» исчезает, и возникает другой человек, который в принципе не способен думать и выбирать самостоятельно. Он сделает всё, что ему скажут. Вот что страшно. Всё остальное — последствия.

Марта Колесничкина
Iriney.ru