|
||||||||||||||||||||||
|
![]() |
[06.11.2011] Мученичество и молитва
Как писал Тертуллиан в своей апологии: «Наше сражение состоит в том, что мы вызываемся на суд, чтобы бороться за истину под страхом лишиться жизни. Удержание же того, за что боремся, составляет нашу победу. Эта победа имеет и славу – быть угодным Богу, и добычу – жить вечно. Но нас ведут на смерть, конечно, тогда, когда удерживаем то, за что боремся. Поэтому мы побеждаем, когда нас убивают; наконец, мы уходим из мира, когда нас ведут на суд» (Апологетик. 50). Неоднократно возникал и возникает вопрос: что давало возможность христианам переносить столь страшные мучения? Что способствовало их «анестесии» – нечувствию к нечеловеческим пыткам? Говоря об экстремальных ситуациях, в частности о мучениях, казни, смерти, следует принимать во внимание жизнь и духовный опыт человека до наступления экстремальной ситуации. В особенности для понимания духовной сути раннехристианского мученичества совершенно необходимо изучение богослужебной жизни ранних христиан. Приведем лишь один пример. В 156 году по приказу проконсула Азии был приговорен к сожжению святитель Поликарп, епископ Смирнский. Перед сожжением он произносит молитву, сохраненную в рассказе о его мученичестве: Господи Боже Вседержитель (Κύριε ὁ Θεὁς ὁ Παντοκράτωρ), Исследователи отмечают, что эта молитва «не только являет удивительную просветленность духа первохристианских мучеников»[2] и отражает их веросознание[3], но и основывается на литургической традиции[4]. Следует развить их наблюдения: молитва святителя Поликарпа имеет ясные и отчетливые параллели с первой из известных нам евхаристических молитв Церкви, присутствующей в «Дидахе, или Учении 12 апостолов народам»[5]. Во-первых, молитва обращена к Отцу[6]. Во-вторых, как в «Дидахе», так и в молитве Поликарпа Иисус называется Отроком (Παἱς) – словом, которое означает одновременно и сына, и раба и имеет непосредственное отношение к евхаристическому богословию и психологии мученичества. Оно употреблено не случайно, ибо одновременно обозначает и Божественное сыновство Христа и Его рабское служение на земле, в особенности рабскую смерть на кресте. Это слово апеллирует к традиции Девтероисаии – образу Мессии как Отрока или страждущего Раба Господня[7] (см.: Ис. 52: 13; 53: 11), Который «ради преступления народа претерпел казнь» (Ис. 53: 8). «Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились» (Ис. 53: 5). В третьих, святитель Поликарп благодарит Бога за знание; сравним в «Дидахе»: «Благодарим Тебя за жизнь и ведение». Кроме того, упоминание о Христе как о Первосвященнике, а также конечное славословие святителя Поликарпа соответствуют древним анафорам – текстам литургий. И, наконец, святитель Поликарп благодарит Отца за соучастие в чаше Христа[8], что является окончательным аргументом в пользу евхаристического характера данной молитвы. Итак, из построения содержания данной молитвы ясен один из психологических аспектов мученичества: мученик соучаствует в Голгофских страданиях Христа и сопричащается евхаристии, осмысляемой как кровавая жертва. Наиболее красноречиво богословие мученичества как евхаристии выражено в Послании к римлянам святителя Игнатия Богоносца, Антиохийского епископа, приговоренного в 107 году императором Траяном к растерзанию львами: «Я пшеница Божия – пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым…. Любовь моя распялась… Хлеба Божия желаю, хлеба небесного, хлеба жизни, который есть плоть Иисуса Христа, Сына Божия… И пития Божия желаю – крови Его, которая есть любовь нетленная и жизнь вечная»[9]. Итак, мученичество становится средством восхождения ко Христу; зерно человеческой жизни перемалывается, чтобы христианин стал «чистым хлебом Христовым», то есть единым с Ним, «сотелесным» – σύσσωμος, говоря языком апостола Павла. Характерны слова о крови Христовой, «которая есть любовь нетленная и жизнь вечная»: мученик, являя любовь ко Христу и к людям, в особенности к гонителям, через исповедание и страдания, приобщается к крови Христа и сподобляется жизни вечной. Позднее святитель Киприан, епископ Карфагенский, христианам, сосланным в рудники и жаловавшимся на то, что у них нет возможности приобщаться святых таин Христовых, напишет: «Вы в ваших телах совершили евхаристию». Из этих примеров мы видим, насколько евхаристия и евхаристическая жизнь – еженедельное или даже более частое приобщение[10] – влияли на раннехристианское сознание и соответственно на психологию мученичества. Мученический подвиг как бы становится совершением евхаристии, в некотором смысле – второй анафорой. Таинство крещения также весьма актуально для психологии мученичества. Согласно вере древней Церкви, тот, кто не получил крещения, но исповедал себя христианином пред мучениями и казнью или во время их, получает «крещение кровью». В связи с этим характерен следующий эпизод, о котором говорится в одном из первых мученических актов на латинском языке – «Мученичестве Перпетуи и Фелицитаты» – карфагенских мучениц, умерших на арене амфитеатра вместе со своими единоверцами в 202 году. Когда ранят одного из мучеников и он обливается кровью, то толпа кричит: «Хорошо омылся». Автор «Мученичества» говорит: действительно, он омылся хорошо, ибо крестился кровью. В связи с темой крещения возникает тема живой, или святой, воды. Тот же Игнатий Антиохийский говорит: «Любовь моя распялась, и нет во мне огня, любящего вещество, но вода живая, говорящая[11]: иди к Отцу». Святая Перпетуя просит перед мученичеством об одном: «Святой Дух внушил мне не просить ничего, кроме святой воды, если не достанет в теле моем силы сопротивляться». Особо следует сказать о влиянии на сознание ранних христиан псалмодии, или церковного пения. Здесь нельзя не вспомнить знаменитого изречения апостола Павла в Послании к ефесянам: «И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами (ψαλμοἳς) и славословиями (ὕμνοις) и песнопениями духовными (ὡδαἳς πνευματικαις), поя и воспевая в сердцах ваших Господу» (Еф. 5: 18–19). Речь здесь идет как о ветхозаветных псалмах и библейских песнях, так и о гимнах христианского содержания. Песнопение становится возможностью исполниться Духом – действием, подобным пророчеству или глоссолалии (говорения на языках). Песнопение становится «духовным» средством стяжания Святаго Духа, освящения человеческого сердца и возможностью внутренней беседы с Богом. Сопоставление песни с вином (пусть отрицательное) выводит нас на евхаристические смыслы; вспомним образ чаши Премудрости из Притч Соломона: «Премудрость создала себе дом… Растворила в чаше вино… Послала рабов своих с высоким проповеданием на чашу… И требующим ума сказала: “Придите, ешьте мой хлеб и пейте вино, которое Я растворила вам”» (Притч. 9: 1–5). Пение становится сопричащением чаше Премудрости. Наконец, еще одна параллель – песнь и опьянение. В 11-й оде Соломона говорится об опьянении «глаголющей водой» Духа: Бессмертья я воду испил Как христианские, так и языческие свидетельства говорят об удивительном нечувствии христианскими мучениками мук при допросах и во время казни. Возможно, оно связано с этим феноменом – духовного, трезвенного опьянения, когда страдалец еще живой, горит желанием умереть, «и нет в нем огня, любящего вещество, но вода живая, говорящая: иди к Отцу». Важно, что только чистые сердцем могут подлинно научиться «песням духовным». Как замечательно пишет С.С. Аверинцев, «в Апокалипсисе говорится о неземной песни, которую имеют право воспеть перед Агнцем, то есть Иисусом Христом, лишь те, кто соблюл свое девство: “И никто не мог научиться песни сей, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли” (Откр. 14: 3). Здесь что-то центральное для общественной психологии целой эпохи. В воздухе тех веков словно звучит мелодия песни, которой не может повторить никто чужой, и те, кто ее расслышал, идут на зов как зачарованные»[13]. Именно это настроение и вело раннехристианских мучеников, давало им возможность претерпеть те неслыханные пытки, на которые их обрекала беспощадная языческая власть. Раннехристианский гимн являлся не только молитвой, славословием, благодарением, но и своеобразным символом веры. Следует заметить, что зачастую это исповедание веры происходило в обстоятельствах чрезвычайных: песнь первых христиан нередко смешивалась с львиным ревом и треском костра. Святой Василий Великий замечает далее в том же трактате «О Духе Святом»: «Если же кто знал и гимн Афиногена, который он оставил бывшим с ним как бы некий прощальный дар, устремляясь к кончине через огонь, тот бы ведал и мнение мучеников, которое они имели о Духе»[14]. Перед своим мученичеством святитель Игнатий Богоносец призывает римских христиан: «Не делайте для меня ничего более, как чтобы я заклан был Богу теперь, когда жертвенник уже готов, и тогда составьте любовию хор и воспойте хвалу Отцу во Христе Иисусе, что Бог удостоил епископа Сирии призвать с востока на запад. Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтобы в Нем мне воссиять»[15]. При изучении ранних мученических актов мы видим, что псалом и гимн сопровождают раннехристианских мучеников во время их страданий и смерти. При допросе святого Пиония чиновник Полемон спрашивает: «Какого Бога ты почитаешь?» И ответ Пиония отчасти является цитатой из псалма 145 (см.: Пс. 145: 7), отчасти – из Символа веры: «Бога Вседержителя, сотворившего небо и землю и все, что в них, и всех нас, Который дарует нам все богатство, Которого мы познали чрез Слово Его – Иисуса Христа»[16]. Когда святого Конона палачи заставляют бежать, перед этим прибив его ноги гвоздями к сапогам, он произносит слова псалма 39: «Терпя потерпел я Господа, и внял Он мне и услышал молитву мою» (Пс. 39: 1)[17]. Как повествуют акты мученичества святой Ирины, пострадавшей при Диоклетиане (303), «святая Ирина, воспевая и славословя Бога, бросилась в огонь и так скончалась»[18]. Во время сожжения святая Агафоника произносит слова из утреннего раннехристианского гимна Великое славословие: «Выпрямившись и объятая огнем, она трижды воскликнула: “Господи, Господи, Господи, помоги мне, к Тебе прибегла я”, – и так предала дух и скончалась со святыми»[19]. Великое славословие играло достаточно важную роль в жизни первых христиан[20]: по свидетельству Плиния Младшего, все преступление вифинских христиан состояло в том, что они утром «воспевали песнь Христу как Богу»[21]. Рассмотрим содержание Великого славословия в контексте евхаристии и мученичества. Его начальные слова «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение» являются ангельским славословием, воспетым над Вифлеемом в ночь Рождества Христова. Эта песнь связана с ночью (ибо ночь – время рождения Христа), но также и с утром, ибо рождение Спасителя – утро нового человечества, не случайно в византийской традиции начальная часть утрени – шестопсалмие – начинается именно со «Слава в вышних Богу» – так называемого Малого славословия[22]. С древних времен это славословие осмыслялось как триадологическое: оно обращено к Богу – Отцу, миру – Сыну, благоволению – Святому Духу[23]. И цитата из Песни трех отроков, стихословившейся на бдении или утрени: «Хвалим Тя, благословим Тя», – является продолжением славословия, благодарением, обращенным к Троице. Сама по себе эта цитата не случайна: в ней обозначаются все аспекты богопочитания: хвала, благословение, поклонение, славословие – и показан внутренний бытийственный источник славословия – великая Божественная слава, как бы входящая в верных и возвращающаяся к Богу: подтверждается принцип: подобное познается подобным. В каком-то смысле эта цитата триадологична: три отрока символизируют Святую Троицу. Поэтому далее в гимне вполне естественно непосредственное обращение к Ипостасям Троицы. Рассмотрим те эпитеты, которые употребляются по отношению к Ним. Отец именуется Царем Небесным. Эта литургическая формула (в несколько ином виде) впервые употребляется в апокрифическом «Апокалипсисе Иоанна» (II–III в.)[24]. Именование Отца Царем в данном контексте имеет определенный триадологический смысл: подчеркивается, что Началом и Причиной Троицы является именно Отец. Прилагательное ἐπουράνιος – буквально «наднебесный, принебесный» (в отличие от οὐράνιος в «Apocalypsis Johannis») – указывает на трансцендентность Отца. Формула «Κύριος Θεὸς Παντοκράτωρ» – «Господи Боже Вседержителю» часто встречается в Апокалипсисе: например «Κύριος Θεὸς Παντοκράτωρ ὁ ὢν ὁ ἠν ὁ ἐρχόμενος» – «Господь Бог Вседержитель, Сущий, Который был, грядущий» (Арос. 1: 8; также др.), а также в песни Агнца (см.: Apoс. 15: 2) (выше мы уже говорили об одной возможной цитате из Апокалипсиса в Великом славословии). Однако более близкая к Великому славословию формулировка содержится в «Мученичестве Поликарпа» – в предсмертной благодарственной молитве мученика: «Κύριε ὁ Θεὁς ὁ Παντοκράτωρ ὁ τού ἀγαπητου καἱ εὐλογητου Παιδος σου Ἰησου Χριστου Πατήρ» – «Господи Боже Вседержителю, возлюбленнаго и благословеннаго Отрока Твоего Иисуса Христа Отче». Формула «Κύριος ὁ Θεὸς ὁ Παντοκράτωρ» – «Господь Бог Вседержитель» – рано становится вероисповедной и входит в состав ранних исповеданий, или символов веры: впервые она фиксируется в первой книге святителя Иринея Лионского «Против ересей»: «Εἰς ἓνα Θεὸν Πατέρα Παντοκράτορα, τὸν πεποιηκότα τὸν οὐρανὸν, καὶ τῂν γῂν» – «Веруем в единого Бога Отца Вседержителя» (Lib. 1, 2; 1, 4)[25]. Впоследствии эта формула попадает в Никейский символ веры (325). На наш взгляд, эпитет Παντοκράτωρ («Вседержитель») говорит не только о силе Бога и Его власти над миром, но и об определенной имманентности Бога по отношению к миру и в контексте гимна представляется определенным противовесом к эпитету «Царю Небесный». Христос именуется Сыном Единородным – Ὑιὲ Μονογενῂ. Это наименование, впервые появляющееся в Евангелии от Иоанна (см.: Ин. 1: 18), становится обычным в раннехристианской литературе. Для нас важно, что оно употребляется в ранних символах веры, начиная с Иринея Лионского. Вот один из примеров: «Ὑιόν Λόγον Θεου, τουτον Μονογενη, τουτον πάντων Ποιητὴν» – «Сына, Слова Божия, Сего Единородного. Сего всех Творца» (1: 1, 19, 21)[26]. Это выражение входит в Апостольский символ веры, а впоследствии – в Никео-Цареградский. Следующая часть гимна (от слов «Господи Боже, Агнче Божий») является христологической. Выражение «ὀ Ἀμνὸς του Θεου, ὀ Ὑιὸς του Πατρὸς» (Jn. 1: 29) – «Агнче Божий, Сыне Отеч» имплицитно является исповеданием божества Христа («Сыне Отеч») и Его человечества («Агнче Божий»), которым Он принял грех мира, то есть пострадал. Наименование Христа Агнцем, весьма частое у древних христиан[27], имеет широкое распространение в литургической практике: на римской литургии после «Отче наш» перед приобщением священник произносит: «Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis» – «Aгнче Божий, вземляй грехи мира, помилуй нас»[28]. Обращение к Агнцу Божиему, берущему на Себя грех мира, засвидетельствовано также в антиохийской практике IV века[29], а также в литургии Петра (причастен «Aгнче Божий, вземляй грехи мира, помилуй нас»[30]). Само выражение «Агнче Божий» также связано с Апокалипсисом – с образом «Агнца как бы закланного», а также с песнью Агнца (см.: Откр. 15: 2–4), параллели с которой присутствуют в тексте Великого славословия; этот эпитет вместе с прошением о помиловании отчасти привносит в гимн апокалипсическое и эсхатологическое содержание. Троекратные обращения ко Христу: «Помилуй нас, приими молитву нашу, помилуй нас» – и три причастных определения («вземляй грехи мира» – дважды, «седяй одесную Отца») вносят символику троичности в построение гимна. Выражения «вземляй грехи мира» и «седяй одесную Отца» говорят о Кресте, Воскресении и Вознесении – полноте Божественного домостроительства[31], спасения человечества. Отметим, что содержание символов веры также говорит о Божественной икономии, начиная от Воплощения и кончая Вторым пришествием. Завершение первой части – исповедание святости Христа – связано с серафимским славословием «свят, свят, свят Господь Саваоф» (Ис. 6:3: «qadiš, qadiš, qadiš Yahwe Cabaot») – «ἃγιος, ἃγιος, ἃγιος Κύριος Σαβαώθ». Это славословие издревле связано с синагогальным богослужением – так называемой молитвой Кадиш, откуда оно перешло в раннехристианское богослужение[32] уже в I веке, ранним примером чего является Трисвятое в Апокалипсисе: «ἃγιος, ἃγιος, ἃγιος Κύριος ὁ Θεὁς ὁ Παντοκράτωρ ὁ ᾢν καὶ ὁ ἠν καὶ ὁ ἐρχόμενος» – «свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Сущий, Который был и грядет» (Откр. 4: 8)[33]. Как мы отмечали выше, выражение «един свят» имеет соответствие в песни Агнца (Откр. 15: 4). Следует заметить, что в литургии Василия Великого и Иоанна Златоуста присутствует ответ народа на возглас «Святая святым», почти полностью совпадающий с окончанием первой части Великого славословия, который звучит так: Μόνος ἃγιος – Един свят, Этот возглас достаточно древен и, возможно, восходит к более древней эпохе, чем время Василия Великого; и, вероятно, Великое славословие вторично по отношению к этому возгласу. Следовательно, в Великом славословии мы имеем следующие литургические реминисценции:
Все эти свидетельства показывают, что Великое славословие, являясь преданафоральным триадологическим и христологическим гимном, аккумулирует в себе возгласы и литургические темы анафоры. С другой стороны, этот гимн, будучи связанным с ранними символами веры, является своего рода догматическим памятником, в сжатом виде выражая упование древних христиан. И здесь нельзя не видеть, сколь большое значение придается жертве и мученичеству: Христос созерцается как жертвенный Агнец, берущий на Себя грехи мира и проливающий за него Свою кровь. Соответственно, Он становится архетипом всех мучеников, которые сораспинаются Ему, чтобы воскреснуть в Нем. Наконец, стоит вспомнить так называемый «Парфений» святого Мефодия Олимпского († 311), содержащийся в «Пире десяти дев». В нем следует отметить несколько тем. Во-первых, это связь девства и мученичества. В длинном ряду страдальцев и подвижников, проходящих в этом гимне, и невинноубиенный Авель, «блистательно прообразовавший смерть» Христа, и Иосиф, восприявший «величайший подвиг чистоты», и Иоанн Предтеча, и праведная Сусанна, оклеветанная блудливыми старцами: Λαμπρως τὸν θάνατον σου Ἂβελ προτυπων, μάκαρ, Блистательно твою прообразуя, Авель, смерть, Μεγίστον ἂθλον ἁγνείας σου παις Ἰωσήφ ἀνείλετο Великий подвиг чистоты Иосиф воспринял, Во-вторых, это тема мученичества и воскресения. Ἂνωθεν, παρθένοι βοης ἐγερσίνεκρος ἠχος ἠλθε Раздался глас, о девы, воскресительный с небес, В гимне присутствует настрой полного самопожертвования: ради Христа девы-мученицы забывают родительский дом, отца и мать, смело идут на мучения, пытку огнем и борьбу со зверями – ради того, чтобы встретиться со Спасителем, грядущим с небес: Δόλους δράκοντος ἐκφυγουσα μύριους, μάκαρ Бежав от тысячи ловушек обольстительных В завершение приведем замечательные слова видного исследователя раннего христианства Альберта Гюстава Амана: «Игнатий и Бландина, Юстин и Перпетуя и все безымянные мученики, свидетельствовавшие о вере в Лионе, Риме и Карфагене, позволяют нам понять, что особенностью христианства является не чудо, но вера, преображающая повседневную жизнь, и надежда, позволяющая преодолеть трагизм бытия, ведущая сквозь ночной мрак. Тех, кто знакомится с жизнью первых поколений христиан, и прежде всего с мучениками за веру, с их повседневными опасностями и неуверенностью в завтрашнем дне, больше всего поражают их радость жизни и вместе с тем бесстрашная готовность умереть. Если философия могла лишь утешить, унять страх, то Евангелие зажигало зарю в конце ночи»[37] .
Примечания
Диакон Владимир Василик |
![]() |
|
||||||||||||||||||
|