[04.10.2017] Однажды Гоголь...
Как сообщала Русская народная линия, победителем в номинации «Славянское литературоведение» заключительного этапа VIII Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь», завершившегося 15 сентября в Иркутске, стал добрый друг и постоянный автор РНЛ доктор филологических наук, профессор Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова Владимир Алексеевич Воропаев за книгу «Однажды Гоголь...». Предлагаем вниманию читателя несколько сюжетов из этой книги.
* * *
Вместо предисловия
Гоголь однажды сказал, что человек со временем становится тем, чем был смолоду. А каким был он сам в детстве и отрочестве? О школьных годах Гоголя, времени его пребывания в Гимназии высших наук в Нежине, сохранилось немало воспоминаний его школьных товарищей. Существует мнение, что Гоголь обратился в своем творчестве к духовным темам лишь в зрелые годы жизни. Но, по воспоминаниям его соучеников, он уже в школе прекрасно знал весь ход Божественной службы, а однажды, недовольный плохим пением на клиросе, поднялся туда и стал петь с хором, тщательно произнося слова молитв. Впрочем, разных интересных случаев было много в отрочестве и в дальнейшей жизни Гоголя. В этих коротких историях приоткрывается внутренний мир великого русского писателя.
Творить без любви нельзя
Екатерина Александровна Хитрово, одесская знакомая Гоголя, передает сказанные им слова: «Если мысли писателя не обращены на важные предметы, то в нем будет одна пустота. Надобно любовью согреть сердца; творить без любви нельзя». И далее Гоголь заметил: «А что без любви написано, то холодно. Иногда бывает самодовольство: делаешь что-нибудь хорошо, доволен собою, а после увидишь, как недостаточно. Святые падали, гордясь тем, что благодать им сошла...»
Будьте как дети
Как-то раз Гоголя спросили, не лучше ли детям бегать и резвиться по воскресеньям, нежели ходить в церковь? На это он ответил: «Когда от нас требуется, чтобы мы были, как дети, какое же мы имеем право от них требовать, чтобы они были, как мы?»
В другой раз Гоголь сказал: «Всего лучше читать детям книги для больших, вот историю Карамзина с девятого тома».
Русский Иерусалим
Михаил Александрович Максимович, один из ближайших друзей Гоголя, рассказывает о встрече с ним в Киеве летом 1835 года, после трехлетнего перерыва. По его словам, Гоголь уже тогда поразил его своей глубокой религиозной настроенностью. «Он пробыл у меня пять дней, - вспоминает Максимович, - или, лучше сказать, пять ночей: ибо в ту пору все мое дневное время было занято в университете, а Гоголь уезжал с утра к своим нежинским лицейским знакомцам и с ними странствовал по Киеву. Возвращался он вечером, и только тогда начиналась наша беседа... Нельзя было мне не заметить перемены в его речах и настроении духа: он каждый раз возвращался неожиданно степенным и даже задумчивым... Я думаю, что именно в то лето начался в нем крутой переворот в мыслях - под впечатлением древнерусской святыни Киева, который у малороссиян ХVII века назывался Русским Иерусалимом...»
О Тарасе Шевченко
Как-то в разговоре со своим земляком профессором Московского университета Осипом Максимовичем Бодянским Гоголь сказал: «Я знаю и люблю Шевченко как земляка и даровитого художника... Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно». При этом Гоголь говорил: «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня - язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан...»
Русская душа
Гоголю не нужно было выяснять, малороссиянин он или русский - в споры об этом его втянули друзья. В 1844 году он так отвечал на запрос Александры Осиповны Смирновой: «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, - явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».
Вареники по-украински
Как-то раз Гоголь, уже снискавший литературную славу, приехал к соседней помещице и застал там гостей. У помещицы был единственный семилетний сын, в котором она души не чаяла и давала ему свободу во всем. Закуска была на столе, подали кофе. В это время входит сын хозяйки, бегавший с мальчишками в саду. «Чего ты, душечка, хочешь? - спрашивает мать. - «Вареныкив хочу», - отвечает мальчик. - «Ах, как можно так говорить! Говори, душечка, по-русски!» А тот еще настойчивее: «Вареныкив хочу, дайте мини вареныкив». Мать сильно сконфузилась и не знала, что делать, давать ли сыну вареников, которые были в числе прочей закуски, или учить его говорить по-русски. Видя смущение матери, Гоголь сказал: «Зачем вы мешаете ему, пусть говорит он на своем родном наречии. Придет время, и всему прочему еще успеет научиться».
Как молился Гоголь
Григорий Павлович Галаган, богатый украинский помещик, живший в начале 1840-х годов в Риме, вспоминал, что Гоголь уже тогда показался ему очень набожным. «Один раз собирались в русскую церковь все русские на всенощную, - рассказывает он. - Я видел, что и Гоголь вошел, но потом потерял его из виду и думал, что он удалился. Немного прежде конца службы я вышел в переднюю, потому что в церкви было слишком душно, и там в полумраке заметил Гоголя, стоящего в углу за стулом на коленях и с поникнутой головой. При известных молитвах он бил поклоны».
Гоголь верил в простоте сердца, так, как верит народ. Княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская вспоминала, имея в виду пребывание Гоголя в Одессе зимой 1850/51 года: «У матери моей (княгини Варвары Алексеевны Репниной-Волконской. - В. В.) была домовая церковь. Гоголь приходил к обедне, становился в угол за печкой и молился "как мужичок", по выражению одного молодого слуги, то есть клал поклоны и стоял благоговейно».
Молебен о здравии болящей рабы Божией Александры
Владимир Иванович Шенрок, биограф Гоголя, рассказывает со слов родственников писателя, что однажды в 1848 году, гостя у своих в Васильевке, он куда-то выехал из деревни, но вдруг, уже в половине пути, что-то вспомнил, вернулся домой, заказал в церкви молебен о здравии болящей рабы Божией Александры и сейчас же снова отправился в путь. Родные догадались, что он молился за Александру Осиповну Смирнову.
Гоголь и Евангелие
Известно, что Гоголь никогда не расставался с Евангелием. «Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии, - говорил он. - Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось». По свидетельству современников, Гоголь ежедневно читал по главе из Ветхого Завета, а также Евангелие на церковнославянском, латинском, греческом и английском языках. Ольга Васильевна Гоголь-Головня вспоминала: «Он всегда при себе держал Евангелие, даже в дороге. Когда он ездил с нами в Сорочинцы, в экипаже читал Евангелие. Видна была его любовь ко всем. Никогда я не слыхала, чтобы он кого осудил».
Эмилия Ковриго, сирота, воспитанница матери Гоголя, рассказывала, что в ее отроческие годы Николай Васильевич учил ее грамоте, и когда выучил, то первой книгой, которую она с ним прочитала, было Евангелие. «И эти уроки и беседы о любви к ближнему, - вспоминала она, - так глубоко запали в мою детскую душу, что никакие невзгоды жизни не могли бы поколебать во мне веры в истину христианской любви, о которой он мне с такой силой говорил и которая на каждом шагу осуществлялась в семье Гоголей».
«Кажется, был когда-то Гоголем»
Марфа Степановна Сабинина, дочь православного священника Стефана Сабинина, рассказывает в своих записках о пребывании Гоголя вместе с графом Александром Петровичем Толстым в Веймаре летом 1845 года. Они пришли к ее отцу, и она в первый и последний раз видела знаменитого писателя. «Он был небольшого роста и очень худощав, - вспоминает она, - его узкая голова имела своеобразную форму - френолог бы сказал, что выдаются религиозность и упрямство. Светлые волосы висели прямыми прядями вокруг головы. Лоб его, как будто подавшийся назад, всего больше выступал над глазами, которые были длинноватые и зорко смотрели; нос сгорбленный, очень длинный и худой, а тонкие губы имели сатирическую улыбку. Гоголь был очень нервный, движения его были живые и угловатые, и он не сидел долго на одном месте: встанет, скажет что-нибудь, пройдется несколько раз по комнате и опять сядет. Он приехал в Веймар, чтобы поговорить с моим отцом о своем желании поступить в монастырь. Видя его болезненное состояние, следствием которого было ипохондрическое настроение духа, отец отговаривал его и убедил не принимать окончательного решения. Вообще Гоголь мало говорил, оживлялся только когда говорил, а то все сидел в раздумье. Он попросил меня сыграть ему Шопена; помню только, что я играла ему. Моей матери он подарил хромолитографию - вид Брюлевской террасы (бульвар на набережной Эльбы в Дрездене. - В. В.); она наклеила этот вид в свой альбом и попросила Гоголя подписаться под ним. Он долго ходил по комнате, наконец сел к столу и написал: "Совсем забыл свою фамилию; кажется, был когда-то Гоголем". Он исповедовался вечером накануне своего отъезда, и исповедь его длилась очень долго. После Святого Причастия он и его спутник сейчас же отправились в дальнейший путь...»
Как постился Гоголь
Современники свидетельствуют, что Гоголь был необыкновенно строг к себе и боролся со своими слабостями. Так, в Италии он сам бегал на кухню и учился приготовлять макароны. А между тем очень редко позволял себе такие увлечения и был в состоянии довольствоваться самою скудною пищей, и постился иногда как самый строгий отшельник, а во время говенья почти ничего не ел.
Историк Всеволод Андреевич Чаговец, хорошо знавший быт семьи Гоголей, рассказывает, что Николай Васильевич не превосходил набожностью своих родных, проникнутых с самых младенческих лет религиозным настроением. Лишь в отношении соблюдения поста он держался несколько иного взгляда; в постные дни, когда в деревнях готовились разнообразные постные блюда, различные винегреты и тому подобное, он даже иногда бывал недоволен. «Какой же это пост, когда все объедаются еще хуже, чем в обыкновенные дни?» - говорил он, отодвигая подальше блюдо с какою-нибудь заманчивой постной пищей...
О пользе поста и молитвы
Графиня Анна Георгиевна Толстая (рожденная княжна Грузинская) была женщиной глубоко религиозной. Писатель Владимир Гиляровский передает со слов ее бывшей компаньонки Юлии Арсеньевны Троицкой, что графиня постилась до крайней степени, любила есть тюрю из хлеба, картофеля, кваса и лука и каждый раз за этим кушаньем говорила: «И Гоголь любил кушать тюрю. Мы часто с ним ели тюрю». Настольной книгой графини были «Слова и речи преосвященного Иакова, архиепископа Нижегородского и Арзамасского» в четырех частях, изданные в 1849 году. На книге имелись отметки карандашом, которые делал Гоголь, ежедневно читавший Анне Георгиевне эти проповеди. По словам графини, она обыкновенно ходила по террасе, а Гоголь, сидя в кресле, читал ей и объяснял значение прочитанного. Самым любимым местом книги у Гоголя было «Слово о пользе поста и молитвы».
Звезда на горизонте христианства
Православный священник Иоанн Базаров, долгое время служивший в Германии, рассказывает, как однажды в 1847 году в Висбадене Гоголь обратил его внимание на то, что немцы строят русские православные храмы на горе, сказав при этом: «Как будто самый Промысл указывает на то, что Православная Церковь должна стоять выше всех других. И подождите (прибавил он) недолго, и она загорится звездою первой величины на горизонте христианства».
О понимании природы души
В один из приездов в Оптину Пустынь Гоголь прочитал рукописную книгу - на церковнославянском языке - преподобного Исаака Сирина (с которой в 1854 году старцем Макарием было подготовлено печатное издание), ставшую для него откровением. В монастырской библиотеке хранился экземпляр первого издания «Мертвых душ», принадлежавший графу Александру Петровичу Толстому, а после его смерти переданный иеромонаху Клименту (Зедергольму), с пометами Гоголя, сделанными по прочтении этой книги. На полях одиннадцатой главы, против того места, где речь идет о «прирожденных страстях», он набросал карандашом: «Это я писал в прелести (обольщении. - В. В.), это вздор - прирожденные страсти - зло, и все усилия разумной воли человека должны быть устремлены для искоренения их. Только дымное надмение человеческой гордости могло внушить мне мысль о высоком значении прирожденных страстей - теперь, когда стал я умнее, глубоко сожалею о «гнилых словах», здесь написанных. Мне чуялось, когда я печатал эту главу, что я путаюсь, вопрос о значении прирожденных страстей много и долго занимал меня и тормозил продолжение "Мертвых душ". Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведца и прозорливого инока. Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание души, встречаем у подвижников-отшельников. То, что говорят о душе запутавшиеся в хитросплетенной немецкой диалектике молодые люди, - не более как призрачный обман. Человеку, сидящему по уши в житейской тине, не дано понимания природы души».
О намерении поселиться в скиту
Преподобный Варсонофий Оптинский рассказывал в беседе со своими духовными чадами: «Есть предание, что незадолго до смерти Гоголь говорил своему близкому другу: "Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял..." - "Чего? Отчего потеряли вы?" - "Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?"». Это предание отчасти подтверждается свидетельством сестры Гоголя Анны Васильевны, которая писала Владимиру Шенроку, что брат ее мечтал поселиться в Оптиной Пустыни.
Ищите Царствия Божия
Екатерина Александровна Хитрово передает в своем дневнике, как однажды Гоголь читал вслух проповедь святителя Филарета, митрополита Московского, на евангельский стих: «Ищите Царствия Божия» (Мф., 6, 33; Лк., 12, 31). Святитель говорил о «краже», то есть несоблюдении, воскресных дней. По этому поводу Гоголь заметил: «Как это часто со мной случалось! А проку-то и не выходило. Когда внутренно устроен человек, то у него все ладится. А чтобы внутренно устроенным быть, надобно искать Царствия Божия, и все прочее приложится вам».
О церковнославянском языке
Та же Екатерина Александровна Хитрово приводит сказанные Гоголем слова: «Как странно иногда слышать: «К стыду моему, должна признаться, что я не знаю Славянского языка!» Зачем признаваться? Лучше ему выучиться: стоит две недели употребить».
Дурной помысел
Гоголь сказал как-то: «Нельзя осудить человека в чем бы то ни было, сейчас сам то же сделаешь». Михаил Петрович Погодин рассказал случай, который как нельзя лучше подтверждает эту истину. Приехал к нему Гоголь из-за границы и поселился на верхней половине, над кабинетом. В доме Погодина находилось тогда его знаменитое древлехранилище (собрание древних рукописей, старопечатных книг и предметов старины), а он только что перед тем слышал, что Гоголь вместе с Николаем Боткиным чуть было не сожгли по неосторожности гостиницу, кажется, во Флоренции, позабыв потушить свечу или поставив ее близ занавесок. И потому, опасаясь за свои книжные сокровища, он боялся, чтобы Гоголь с такой же беспечностью и здесь не стал обращаться с огнем. Надо было предупредить его об осторожности, но как сделать это, не обидев и не огорчив Гоголя, человека щекотливого и обидчивого.
Два дня Погодин выискивал в голове своей повод завести речь об осторожности и опасности - и что же? На третий день выходит он из спальни в кабинет и видит, что сам позабыл свечку на конторке; она выпала из подсвечника, прожгла лист бумаги, лежавшей на конторке, и верхнюю кожу, которой была оклеена верхняя доска, но на ней погасла. «Ты хочешь учить других осторожности, - как будто услышал он внутри себя голос, - но прежде научись сам». В эту минуту из противоположной двери идет ему навстречу Гоголь. «Ну вот, два дня я думал о том, - сказал Погодин, - как бы напомнить тебе об осторожном обращении с огнем, и вот что случилось со мной, посмотри. Я позабыл здесь свечку и произвел было пожар». Хозяин дома рад был тому, что так удачно подвернулся случай напомнить другу об осторожности.
Ближе к родине небесной
Долгое пребывание за границей не отрывало души Гоголя от России. Осенью 1850 года он писал дипломату и духовному писателю Александру Стурдзе из родной Васильевки: «Скажу вам откровенно, что мне не хочется и на три месяца оставлять России. Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной».
О патриотизме
Как-то раз зашел разговор об англичанах. Гоголь сказал: «Странно, как у них всякий человек особо и хорош, и образован, и благороден, а вся нация - подлец. А все потому, что родину свою они выше всего ставят».
У Престола Господня
Григорий Петрович Данилевский, автор исторических романов, лично знавший Гоголя и совершивший в мае 1852 года поездку на родину писателя, рассказывает в своих воспоминаниях, что местные крестьяне не хотели верить, что Гоголь умер, и среди них родилось сказание о том, что похоронен в гробе кто-то другой, а барин их будто бы уехал в Иерусалим и там молится за них. В этом сказании есть глубокая духовная правда. Гоголь действительно переселился в Горний Иерусалим и там из своего чудного, но таинственного и неведомого нам далека, у Престола Господня, молится за всю Русскую землю, чтобы непоколебимо стояла она в Православной вере и чтобы больше было в ней правды и любви, - ведь это и являлось главной заботой великой души великого русского писателя.